Несколько часов ехали по неровному леднику. Уже больше четырех, а дорога к просвету между горами на северо-востоке выглядит все такой же безнадежно длинной, и стены по обеим сторонам дороги встают все такими же высокими и неприступными. Подъем длится беспрерывно…

…Через несколько минут после того начинаем спуск. Горы по обеим сторонам – по левую руку это та же, что высится за Тамга-та-сараем – известны под именами (по порядку): Кара-таг, Кызыл-таг и Барсакелмез-таг, но здесь их называют Ипарлык-таг. По обе стороны небольшой ледник (Ипарлык). Примерно 3/4 часа спуск очень крутой. Время от времени лошади оступаются и проваливаются в снег. Дорога не делает ни одной петли, что было бы здесь трудно, а следует по узкой расщелине между двумя отвесными стенами…

…Здесь в Тогра-су впадает приток. Горы теперь называются Хан Яйлыкнынг-таг. Переехав через каменистое русло реки Барсакелмеснынг-агзе по весьма неказистому мосту, видим свет огней у подножия горы, и через мгновение после того мы уже у цели, у пары бревенчатых хибарок. Уже давно наступила темнота, и часы показывают половину восьмого. И лошади, и люди выглядят утомленными. Пульс Рахимджанова – 124 удара в минуту, он еле держится на ногах. Сарай полон народу, в каждом углу горят костры, и вокруг них усталые путники расположились, отдыхая после тягостного дневного пути. Многие разделись до пояса и, накинув шубы на плечи, сидят в холодной ночи, протягивая обнаженные руки к огню. Под воздействием буранов сарай покосился сильнее, наверное, чем Пизанская башня. Стены и потолок настолько прохудились, что можно подумать, их проткнули нарочно. Никаких дверей, ни окон, ни очагов. Огонь разводят там, где кажется удобнее. Не только дом, но и весь двор полон дыма.

…Хозяин сарая не преминул рассказать о шестерых замерзших этой зимой насмерть людях, о десятерых в 1906 и шестерых в 1905 году. Несколько лет назад буран похоронил 63 души в долине Текес. Они выбивались из сил и падали один за другим. В сарае я увидел мужчину, у которого отморожена рука. Он как раз приехал. Его жена и одна из дочерей замерзли насмерть, и мужик оставил их у одного камня, накрыв чапаном. Вторая дочь спаслась – с отмороженной ногой [105] .

Но не только суровый климат и отсутствие дорог испытывали выносливость полковника Маннергейма. Враждебное отношение тибетского населения к иностранцам могло роковым образом прервать путешествие – такое случалось в этих краях, и ему это было известно.

26 марта 1908 г. Монастырь Лабранг. …Население было отнюдь не доброжелательным. Если я показывался на улице, свистели и кричали, как только я поворачивался спиной к какой-нибудь группе тангутов [106] . Мои «отважные» дунганские солдаты, которые должны были одновременно служить мне переводчиками, выказывали более чем дозволенную заинтересованность всем тангутским. Когда утром я приказал передать им мое распоряжение седлать, чтобы ехать в монастырь, мне отвечали, что они не смеют следовать со мной без Ма-лао, ибо без него нас могут закидать камнями. Только когда они уразумели, что я решил, если уж так придется, скакать туда и без них, то подчинились и оседлали своих лошадей. Я захватил все свои скромные подарки, велел нарезать длинными узкими полосами большой кусок красного шелка, и мы отправились. При визите всегда принято дарить друг другу маленькие шелковые пояса или платки. Моя поездка касалась в основном двух старших лам монастыря, чтобы получить у них разрешение посетить эти храмы и заодно, если возможно, нанести приветственный визит воплощенному Будде, его инкарнации. Насколько напряженными, окаменелыми и безмолвными были ламы, встречавшиеся за пределами территории монастыря, настолько же приветливыми и улыбающимися были оба этих старших ламы. Они просто растворялись в своих улыбках и легких поклонах. Один заведует хозяйством, тогда как другой, так наз<ываемый> Тимп'a, принимает подарки, предназначенные Гегену, передает их ему и объявляет, согласны на аудиенцию или нет. Кроме красного пояса, подарил каждому из них нюхательный флакон и трехстворчатое зеркало и получил ответные подарки: два красивых синих пояса, которые наверняка уже много раз бывали дарены в соответствии с этим этикетом. Да, кто знает, может быть, они скоро вновь попадут в руки к высокочтимым прелатам. Первый из них, постарше, который – хотя и очень любезен – не может сравниться в этом отношении со своим коллегой. Тому от силы лет сорок. Где он приобрел свои изящные манеры и любезную улыбку, понять трудно.

…Тысячекратно улыбаясь, он объяснил мне, что Геген в настоящее время нездоров и что я не смогу встретиться с ним, если не задержусь на некоторое время в Лабранге. Подарки мои он пожелал все-таки взять, чтобы передать по назначению. На вызывающий уважение своими размерами пояс я выложил штуку шелка, часы, серебряную ложку и перстень, который, чтобы произвести впечатление на прелата, я стащил с собственного пальца. Он сразу же любезно отправился к их святейшеству, но после довольно долгого отсутствия вернулся, принеся ответ, что аудиенция невозможна, пока самочувствие его не станет чуть лучше. Просто невозможно описать его улыбку и его несравненное выражение, когда эта, как он, несомненно, догадывался, «почта Иова» передавалась, но нужно признаться, что он выполнил свое задание отлично. В храм я все же смог зайти на следующий день в обществе специально для этого назначенного ламы. В мое распоряжение предоставили также охрану для следования вперед, но только до первого ночлега; совершенно ненужные хлопоты, потому что самая опасная часть нашей поездки пришлась на следующий день.

…Вечером ко мне пришли двое лам, неся большой кожаный мешок, полный медных монет. Они были, конечно, в сильном замешательстве, когда я сказал им, что не приму денег, но взял бы на память тот шелковый платок, который был приложен к подарку. Когда их пояснения, что деньги имеют ту же ценность, что и приглашение на изысканный обед, ни к чему не привели, они ушли и, посовещавшись, вернулись и принесли большое количество мяса, от которого я, конечно, не отказался [107] .

27 марта 1908 г. Моя поездка в монастырь Лабранг не удалась. По договоренности сегодня отправили ламу сопровождать меня в храмы, которые Тимп'a велел держать открытыми по приказу его святейшества. Группа монастырских строений была с трех сторон окружена невысокими балконами, на которых плотно, один за другим установлены большие молитвенные мельницы или, скорее, цилиндры. Эти строения тянутся, вероятно, на пару верст. Бесчисленные паломники – большей частью спотыкающиеся, иссохшие деды и бабки – обходят эти галереи из конца в конец, крутя все эти цилиндрообразные мельницы. Это механическое совершение молитвы время от времени прерывается, старики преклоняют колени и бросаются лицом в пыль, вытянув руки. Какой-то старый лама выполняет те же самые гимнастические упражнения. У него на правой руке защитная кожаная варежка. На дороге между монастырем и рекой каждое утро многочисленная толпа народу, которая здесь продает и покупает все, что требуется в их жизни, от провизии до изображений Будды и других предметов их культа. Товары привозят на яках, на которых верхом приезжает и боvльшая часть тангутов. Быки стоят на берегу реки связанными в группы по несколько десятков.

Толпа здесь пестрая. Женщины с множеством косичек и красивыми одеждами, почти метущими подолами землю. Некоторые очень красивы, украшениями служат большие белые ракушки или чашеобразные изделия из чеканного серебра. Из мужчин особенно самые молодые выглядят очень миловидно, театрально наряженные в широкую, отороченную красной тесьмой шубу, один рукав которой волочится по земле. Шапка сдвинута на одно ухо, на груди на видном месте носят красивую серебряную чеканную коробочку, украшенную кораллами и цветными камнями, в которой хранят молитвы и различные лекарственные средства; в ухе у них украшенное кораллами серебряное кольцо, на поясе громадная дубинка, а на ногах красуются зеленые или красные сапоги с высокими голенищами.