Внутренний порт выглядит очень оживленно, поскольку там большое скопление, наверняка около 100 речных пароходов, подобных трехэтажным плавучим домам. Добавь к ним разномастные нефтяные караваны, грузовые баржи, плоты и так называемые беляны (баржи, полные непиленного леса и нагруженные до высоты по крайней мере двух речных пароходов: груз держится лишь за счет того, что бревна остроумно навалены в разных направлениях, и утверждают, что на одной беляне леса может быть стоимостью до 300 000 рублей), которые издали выглядят фантастическими галерами древности, и ты можешь получить представление о пейзаже, встречающемся в этом могучем разветвлении волжской дельты. И мне сказали все же, что в этом году порт и рейд словно мертвые. Рейд так далеко в открытом море, что не видно ничего, кроме воды и неба. Там стоит на якоре вокруг несколько барж, перестроенных под плавучие конторы. Вечером можно подумать, что находишься в эскадре Рожественского [85] , когда в воде отражаются огни примерно пятидесяти судов, стоящих на якоре.

Ночью мы попали в довольно жестокий шторм, который заставил наш старый колесный пароход трещать по всем швам и раскачиваться, как новомодное винтовое судно. Я спал очень худо, но, к счастью, не захворал, подобно всем остальным пассажирам, как утверждает обслуга. Кто-то говорил мне, что морской болезни можно противостоять, если дышать в том же ритме, в каком раскачивается судно. Я для развлечения попробовал изучить этот метод и думаю, что добился-таки результата. Нужно набирать полные легкие воздуха в то время, когда корабль как бы уходит из-под ног, а выдыхать в промежутках. Если делаешь наоборот, как непроизвольно хотелось бы, то довольно скоро начинаешь ощущать неприятное чувство пустоты под грудью – это первый симптом морской болезни.

Начал писать это в море, приближаясь к Петровску, но пришлось отложить до прибытия в порт. Петровск – хорошенький городок на Северном Кавказе у подножия высоких, красивых гор. Я несказанно наслаждался, плавая в волнах, бросавших и переворачивавших меня. Через полчаса отплываем в Баку. Оттуда я завтра вечером отправлюсь в Красноводск, на другой берег Каспийского моря. В четверг вечером надеюсь прибыть в Ташкент.

Никто в этом путешествии не принимает меня за офицера, но, впрочем, и мои попутчики – не острые умом японцы.

Надеюсь, ты не забыл заявить меня членом Финно-угорского общества.

Многочисленные приветы вам всем.

Твой преданный Густав.

P. S. Вышлю из Ташкента заказным письмом более подробные инструкции относительно моей переписки, когда побеседую с Пеллио. Передай привет Мачехе и скажи, что сегодня я написал Августу длинное письмо [86] .

Уже в Ташкенте стало ясно, что совместное с Пеллио путешествие не позволит Маннергейму выполнить задание Генштаба. Профессор был, конечно, осведомлен о том, кто этот сопровождаемый казаками финский барон-«ученый» с военной выправкой и с какими целями тот присоединяется к экспедиции. Тем не менее Пеллио рассчитывал, что Маннергейм будет в своих действиях полностью подчинен ему как начальнику экспедиции и утверждал, что русские обещали ему 10 000 франков. Не получив этих денег и поняв, что барон для выполнения своей миссии должен пользоваться определенной свободой действий, Пеллио начал вести себя крайне недоброжелательно и досаждать Маннергейму всевозможными придирками и требованиями. Разумеется, он был нежелательным спутником для французского археолога: его инкогнито было шито белыми нитками, и китайские чиновники могли из-за российского полковника чинить препятствия всей экспедиции. Все же от Оша до Кашгара они ехали вместе, и только после этого Маннергейм расстался с экспедицией Пеллио и путешествовал дальше в сопровождении одного казака и постоянно менявшихся наемных работников из местного населения.

В предварительном отчете Генеральному штабу, который Маннергейм составил после поездки (на хорошем русском языке, как мы можем убедиться), он весьма подробно изложил причины разногласий с французским ученым.

«…Прибыл 5 июля в Ташкент, где и явился командующему войсками генерал-лейтенанту Субботичу и начальнику штаба округа генерал-майору Маркову. От них я никаких новых инструкций не получил. Снаряжение для экспедиции Пеллио, направленное из Парижа через Либаву, задержало нас несколько дней в Ташкенте, откуда мы выехали только 13 июля вечером. Пеллио со спутниками отправился в Коканд для приема своего снаряжения, я же в Самарканд за 5 казаками 2-го Уральского казачьего полка, назначенными по ВЫСОЧАЙШЕМУ повелению для участия в экспедиции Пеллио. Непосредственно перед нашим выездом из Ташкента начальником штаба округа было сообщено г. Пеллио и мне, выписками из официального к нему письма начальника Генерального штаба, следующее: «Казаки должны быть подчинены г. Пеллио через Барона Маннергейма, оставаясь в непосредственном подчинении этому последнему, причем Барону Маннергейму предоставлено право пользоваться для личных услуг двумя казаками по собственному выбору».

Привожу это обстоятельство, в сущности незначительное, только потому, что оно вызвало сильное неудовольствие со стороны Пеллио, и мне кажется, что оно в связи с другим значительным неудовольствием Пеллио из-за невысылки, по его словам, обещанной или полуобещанной ему субсидии в 10 000 франков, которую он почему-то рассчитывал получить через меня, послужило одним из главных мотивов к созданию для меня в экспедиции совершенно иного положения (что будет видно из дальнейшего отчета), чем предполагалось при первоначальных переговорах в Париже и Петербурге.

…В Самарканде я принял 5 казаков: Семена Бокова, Игнатия Юнусова, Ширвана Ильязова, Хабибуллу Тахватулина и Шакира Рахимжанова. На выбор их было командиром полка обращено особое внимание, последние три были магометане, все говорили по-киргизски или по-сартовски. Они сидели на прекрасных конях с щегольскою седловкою. Снаряжение одеждою и оружием было безукоризненно, даже богато. В Андижане я снова съехался с Пеллио. Казаки были распределены следующим образом: лучший, по заявлению начальства, что впоследствии и подтвердилось, Боков, – был назначен старшим к Пеллио, из остальных я выбрал себе старшим Юнусова. Остальные были распределены по жребию, причем Ильязов и Тахватулин попали к Пеллио, а Рахимжанов ко мне.

…Во время этого первого этапа я вынужден был просить Пеллио выяснить мое положение в его миссии. К этому побудили меня его несколько странные и, как мне показалось, даже враждебные отношения ко мне и к моим работам, что, очевидно, мешало успеху их. Между тем именно в Кашгаре необходимо было завести сношения с китайскими властями. Резюме его пространного ответа сводится вкратце к следующему. Французское Министерство иностранных дел, отказав в выдаче мне французского паспорта, затем по ходатайству русского посла Нелидова просило его дать согласие на мое участие в экспедиции, и этим, так сказать, подчеркнуло свое нежелание нести какую-либо ответственность за могущие произойти осложнения. Вследствие этого он дал согласие не на принятие меня в члены экспедиции, а на мое совместное с ним путешествие. Как глава французской миссии, он не находит возможным принять в ее члены русского офицера, работы которого бесконтрольны и самостоятельны. Присутствие такого офицера может легко скомпрометировать его миссию в глазах китайских властей. В сношениях с ними он постарается не выдать меня, но в случае запроса вынужден будет заявить всю правду.