Болезнь, от которой нашли лекарство.

Лицо пылало. Искры внутри, давно залитые скукой правления, начали медленно воспламеняться. Унижение подожгло их вернее гнева: полыхнуло, доставая до горла…

Значит, болезнь. Зараза.

Да, зараза. Жуткая зараза, это про меня еще батюшка говорил. Твой сынок, Гея, слышишь?! Он тоже пытался найти от нас лекарство. Выжечь каленым серпом – ничего, перетерпели как-то, только немножко обожглись. И с Погибелью как-нибудь тоже…

– Владыка, – ровно напомнила о себе Геката.

Судя по ее лицу, Афине не придется радоваться, а Афродите – надевать траур. Это уж скорее наоборот, поскольку Арес явно приходит в себя. В ихоре он перемазался изрядно, по уху тоже влетело, панцирь во вмятинах… Казалось бы – тревожиться нечего, ан нет. И румянец украден каким-то бесстрашным вором, и зубы Войны стучат о кубок с целебным питьем… Умахалась война, сил ни на что не стало. Вон, веки потянул вверх так, будто к ним по наковальне привязали.

И все равно:

– Я сейчас… все равно… их всех там…

Ах, твою мать (да, Гера, в твой огород камень!), да что ж мне делать с тобой, придурком, чтобы ты не полез назад – верх брать, чтобы никому не разболтал, чтобы до Зевса не дошло…

Чтобы битва не состоялась, пока я не найду решение. Если оно есть, это решение.

Кивнул, подзывая Гекату. Трехтелая тут же подплыла, замерла в двух шагах, ручки сложила прилежно: слушаю-слушаю, чего прикажет Владыка?

– Однажды ты отняла у Персефоны память.

Что ты так дернулась, Трехтелая? Лучше укутывайся в свои вуали. Непросто спрятаться от того, у кого есть шлем-невидимка.

– Нужно то же снадобье. Чтобы он не помнил.

О чем? Ну – о чем?! Глаза чаровницы изнутри полыхают аметистовыми отсветами, отдают искрами авантюрина. Только искры гаснут одна за другой – может, Прополос давит любопытство сама, а может, это в глазах Владыки что-то такое…

– Я выполню повеление моего царя, – кровавая ухмылка пристала к губам, отковырни – а за ней изумление и тревога. – Сын Зевса не будет помнить этот вечер. У меня есть с собой золотой лотос. Есть остальные травы. Вот только вода из Леты…

Воды забвения? Не смеши, Геката, я за всю жизнь смеялся только дважды. Забвение легко позвать. Вытянуть сжатую в пригоршню ладонь. Шепнуть только губами – сюда! – и прозрачные воды плеснут сквозь кожу.

Бледные капли упали на ночную траву. Шепнули ей – спи. Сказали – забудь. Геката, покосившись с опаской, подставила свой котелок под родник забвения, возникший на моей ладони.

Часть моего мира – не часть меня.

Выпить из пригоршни, смыть медный привкус страха во рту, отвернуться от черных теней на выжженной земле, задавить видение, вставшее во весь рост – выше Урана, страшнее Тартара…

Я сжал пальцы, и воды Леты брызнули, окропили и без того беспамятную траву, подарили цикадам блаженство: не помнить. Геката, напевая сквозь зубы что-то колдовское, кружилась вокруг котла, отщипывала кусочки лотоса.

Огонь полыхал багряно-фиолетовым волшебством, и смотреть на него хотелось вечность.

Арес пытался встать, тянулся за копьем. Невнятно требовал каких-то пояснений: то ли почему я такая сволочь, то ли что это за сволочи на этих самых Полях, то ли где его щит.

Когда Трехтелая закончила с варевом и подошла к нему с кубком, бог войны заворотил нос. Еще и захрипел невнятно – мол, знаю вас, подземных, отравите, а потом в Тартар какой-нибудь, а ему же еще на Флегры надо, показать им там всем…

– Пей, – велел я, и племянник покорно глотнул приторно пахнущего настоя раз, другой, жадно прижался к кубку и осушил до дна.

– Лучше амброзии, – пробормотал, – это что… от Диониса… а?

У забвения вкус сладкий. Только иногда от него болит голова.

Эниалий захрапел почти мгновенно. Геката потерла точеный подбородок, пробормотала: «Кажется, слишком много сонного» – потом махнула рукой.

– Он будет спать до утра, а когда проснется – не вспомнит, что было. Я угодила тебе, Владыка?

– Да, – сказал я, – ступай.

Потом подождал, пока растворится в воздухе аромат роз, погаснет колдовское пламя костра, утихнет вдали вой крылатого волка…

Воздух полнился здоровым храпом Ареса – храп стеной стоял позади. Впереди, из рощи, доносились свадебные гимны соловьев.

Трава вокруг отдавала забвением и запахом божественного ихора, пролитого слишком рано, до битвы. Ночные цветы глушили мои неверные шаги.

Воздух пах свежестью и страхом.

Вот и Страх. Явился. Полон источник Силы. Булькает через край.