У меня и в самые добрые годы моей жизни не имелось двух платьев к празднику, и я с растерянностью смотрела на шкафы, дверцы которых с трудом закрывались из-за богатств, которыми они были набиты.

– Зачем нам столько одежды? – в отчаянии вопросила я Хорвека. – Нам вовек ее не сносить! Разве мы собираемся оставаться в этом городе до самой смерти?

– До самой смерти – возможно, - отвечал он. – Но это не такой уж долгий срок, чтобы Астолано успел тебе всерьез прискучить.

– Провалиться бы этим тряпкам в преисподнюю, - пробормотала я, ничуть не удовлетворившись этим ответом, который для простой шутки слишком походил на правду.

Слуги, нанятые Хорвеком, сшибались лбами из-за того, что не успевали подслушать и подсмотреть все странности, происходившие в доме у богатого иностранца. Я, вконец осоловев от здешнего тепла и непривычного покоя, день-деньской лежала на диване в гостиной, без особого аппетита таская из вазочки засахаренные фрукты, и, позабыв о рассеянных наставлениях Хорвека, совершенно неприличным образом покачивала ногой, свесившейся куда-то книзу. Мой приятель был слишком занят какими-то учеными вычислениями, и, лишь изредка поднимая голову от бумаг, едва заметно усмехался, завидев мое скучное сонное лицо – его очевидно веселило то, как чужеродно я смотрюсь в элегантной гостиной.

Наша благовоспитанная прислуга не разделяла его мнения и не находила ничего забавного в моем поведении, с откровенным ужасом глядя на то, как я развязно облокачиваюсь на стол или же болтаю ногами, ничуть не заботясь о том, как выглядит при этом смятый и задравшийся подол платья. К Хорвеку слуги относились чуть благосклоннее, отдавая должное его безукоризненным манерам, однако истинного почтения с их стороны пока что и ему заслужить не удалось.

Я без труда читала на лицах челяди немудреные мысли, ведь они мне были понятны куда лучше, чем измышления чрезмерно сведущего демона.

«Богач, да еще какой! – таращил глаза мальчишка, которому полагалось разносить письма, однако, за неимением полагающейся ему работы, таскавший корзины с зеленью с рынка для кухарки, да швырявшийся от безделья всяким сором в голубей. – Откуда же взялись такие деньжищи у господина, который прибыл в столицу без кареты, без сундука, с одним лишь только кошельком, который всегда полон? Вот бы раздобыть себе такой, да чтоб за то еще и не вздернули на виселице!..»

«Не снимает перчаток! – незаметно, как ему казалось, кивал на руки Хорвека старый слуга, перешептывавшийся с тетушкой, приставленной ко мне в горничные. – Странное дело! Запирается в своей комнате с наступлением темноты, никого к себе не подпуская. Помяните мое слово, здесь что-то неладное, и, сударыня моя, добро бы я намекал на фальшивомонетничество!»

«А девица, которая при нем, отродясь приличных платьев не носила, - морщился нос горничной, которую я сразу же прозорливо невзлюбила. – Помогать ей одеваться – сущее мучение! Ноги-то, ноги! Такие ни в одни туфли не влезут, видать, полжизни босая хаживала! Не из козы ли бесовской ее превратили в человека?»

Слово «колдовство» при этом если и не произносилось вслух, но витало в воздухе непрестанно, так что, казалось, вскоре сами стены дома начнут шипеть: «Бесовщина!..».

Я со вздохом изогнулась и посмотрела в который раз на треклятые атласные туфельки, немилосердно сдавившие мои пальцы: порой мне казалось, что нужно отрубить кусок пятки, чтобы втиснуть ногу в эти милейшие орудия пытки, изукрашенные сверкающим бисером. Но, увы, нынче с горем пополам приходилось изображать из себя благородную девицу, и с каждым днем я все чаще думала с досадой, что эдакая жизнь совсем не по мне. Кто же знал, что за муки приходилось претерпевать изящным дамам, от вида которых когда-то у меня захватывало дух? Платья, со стороны казавшиеся кружевными невесомыми облачками, безжалостно сдавливали бока, словно тиски; от шелковых вышитых чулок чесались ноги, и каждое утро горничная так яростно укладывала мои короткие волосы, пытаясь сотворить из них прическу, достойную дамы, что голова, истыканная шпильками, зудела до самого вечера.

…Перешептывания слуг лишь казались тихими – отзвуки их давно уж услыхали на рынках, затем вести разошлись по тавернам и харчевням, упрямо пробираясь от самых дешевых заведений к тем, что открыто посещают люди благородные. И вскоре вся столица знала, что в город из дальних краев прибыл загадочный молодой человек, который богат до такой степени, что оказаться при этом скучным и малоинтересным никак не может.

Всего через несколько дней после того, как мы обосновались в доме с павлином, Хорвеку с поклоном подали письмо с приглашением на ужин в какой-то богатый дом.

При всем моем уважении к мудрости моего спутника, происходящее вызывало у меня беспокойство, усугубленное непониманием, и я заподозрила, что воздух родины действует на разум бывшего демона губительно.

– Ты отправишь нас на виселицу, - сказала я Хорвеку, глядя на нарядный конверт с искренним отвращением. – Сам рассказывал, что в этом городе сохранили недобрую память о колдовстве. И тут же напускаешь вокруг себя таинственности, так что любой дурак заподозрит неладное.

– Знаешь, как оно бывает, Йель? – Хорвек, напротив, рассматривал послание с удовлетворенным видом. – Люди видят зло, ненавидят его, побеждают, и наказывают своим детям помнить об этом. Дети послушно боятся страшной памяти, доставшейся им по наследству. А вот внуки… Во внуках порой пробуждается любопытство, ведь им кажется, что столь давние дела – почти что сказка. Что уж говорить о правнуках… И если в простом народе страх держится дольше, то жители столицы, только и думающие о том, как бы поразвлечься, не так уж боятся нынче колдовства…

– И ты хочешь показать им колдовство? – в ужасе воскликнула я.

– Нет, что ты, - он сделал жест, призывающий меня успокоиться. – Люди часто переоценивают свои возможности. Знакомство с настоящей магией – непосильная ноша для большинства из них, как бы они не льстили самим себе. Тебе ли не знать этого, Йель? Я просто пообещаю им, что покажу колдовство… или им покажется, что я это пообещал – этого будет достаточно, поверь.

– Но зачем? Что ты задумал? Чего мы ждем здесь, разрядившись в пух и прах?! Разве ты позабыл, что у нас мало времени… что мой дядюшка… Ах, тебе совсем нет теперь дела до того, что важно для меня! На уме только то, как пустить пыль в глаза этому дурацкому городу!.. – досада, накопившаяся за несколько дней бездействия, наконец-то нашла выход: слова Хорвека показались мне очередной бессмысленной тарабарщиной, которой он отделывался от моих расспросов.