Вдоль причалов прокатывается крутая волна от трехпалубного лайнера «Федор Шаляпин», следовавшего за нашим теплоходом.

На нем туристы. Они переместились к боковым перилам палуб. Все в ярких куртках; мужчины и женщины в джинсах, на головах разноцветные береты и панамки с эмблемами, по которым нетрудно определить — туристы из западных стран. Многие спешат запечатлеть на фотопленке город таким, каким он открылся перед ними сию минуту. Почти все объективы нацелились в сторону величественной скульптуры на вершине Мамаева кургана.

Мамаев курган. В дни Сталинградской битвы он был отмечен на картах генеральных штабов всех стран мира. Здесь начиная с 13 сентября 1942 года по 30 января 1943 года— 140 дней и ночей — не унималась дрожь земли от взрывов снарядов, мин и авиационных бомб, неумолчно бушевали вихри свинца и рваного железа. Здесь насмерть стояли советские воины, сражаясь за ключевую позицию обороны города.

Туристы проходят мимо нас, не подозревая, что встречаются взглядом с тем самым сержантом Павловым, имя которого стало символом героизма, стойкости и упорства защитников Сталинграда.

Вглядываюсь в лица туристов и я. Среди них много пожилых. Встречаюсь взглядом с одним, вторым, третьим.

И вдруг у меня появляется надежда, что именно сейчас встречу человека, о котором думаю много лет. Память возвращает меня на Мамаев курган той грозной поры…

Та бомба, которая уже не свистит, а ревет над твоей головой, — для тебя последняя. К такому выводу мы пришли в дни боев за Сталинград. Но бывают исключения. 13 сентября 1942 года в девятом часу утра на северных скатах Мамаева кургана у входа в мой блиндаж воткнулась ревущая бомба. Воткнулась и… молчит. Обливаясь холодным потом, я ждал взрыва. Те секунды показались мне вечностью. Как хотелось жить в те секунды! И словно какая-то пружина выбросила меня из блиндажа. Вылетел я из него пулей, припал к земле. Вижу — из хвостового оперения воткнувшейся у входа в блиндаж бомбы сочится желтый дымок. Сейчас взорвется! Но она не взорвалась. Почему? В теле той стокилограммовой бомбы — «сотки» — вместо тротила оказались опилки с песком. Может быть, тот, кто сделал это, обрек себя на мучительные пытки в застенках гестапо. Кто он? Ясно одно: он верный друг. Где он сейчас, не знаю. Но верю, что теперь ему дышится легко, его не мучает совесть, он вправе гордиться своим молчаливым подвигом перед детьми и внуками.

— Неужели ты, в самом деле, озяб? — взяв меня за локоть, спрашивает Яков Федотович.

— Нет, вспомнил одну «сотку». — И я рассказал спутникам о той самой, невзорвавшейся бомбе.

— «Сотка» — и не взорвалась?! — удивляются они.

— В самом деле, — замечает Яков Федотович, — люди злой памяти обходят места своих преступлений стороной… Но как опознать человека, который заслужил доброго слова за свой молчаливый подвиг в дни великой битвы?..

Яков Федотович встал и зашагал к Мамаеву кургану.

Родина-мать. Над вершиной Мамаева кургана она взметнула меч возмездия, поднятый в суровую пору войны. И теперь, в мирные годы, она предупреждает недругов Страны Советов: не забывайте былое!

На земном шаре много гор и вершин, больших и малых высот. Мамаев курган среди них почти незаметная точка. Но в истории второй мировой войны он высится как одна из недосягаемых высот человеческого мужества, проявленного в борьбе с захватчиками.

На исходе второй недели июля 1942 года над большой излучиной Дона засновали одиночками и группами самолеты с крестами и когтистой свастикой на плоскостях. Порой они снижались до бреющего полета, прочесывая скорострельными пулеметами поля зреющей пшеницы, хуторские сады и ковыльные курганы. Открывать по ним огонь из винтовок и бронебоек запрещалось: это преждевременно демаскировало бы занятые позиции. И валились скошенные пулями ветки вишневых деревьев, роняя на землю, словно крупные слезы, спелые плоды.

А когда в воздухе появлялись наши звездные истребители, будто оживали притаившиеся на косогорах стрелковые подразделения, зенитчики в садах и бронебойщики на курганах. В такие минуты вражеским пиратам было некогда смотреть вниз.

Задача политруков рот и комиссаров батальонов нашей 62-й армии заключалась в том, чтобы довести до сознания каждого бойца суть приказов командования — создать прочную и неприступную оборону. Мы находились тогда в хуторе Володинском [2] . В беседах с бойцами политработники внушали веру в боеспособность подразделений, в силу имеющегося оружия, говорили о том, что если враг попытается прорваться здесь к Дону, то встретит решительный отпор. Однако никто из нас тогда не ожидал, что именно на этом направлении будут сконцентрированы такие огромные силы врага, стремящиеся прорваться к Сталинграду и тем самым отрезать Кавказ от центра страны и парализовать движение по главной водной артерии России — Волге.

17 июля принято считать началом великой битвы. Над нашими позициями поползли тучи дыма, пыли и выхлопной копоти. Впереди, западнее основного рубежа обороны, вступили в бой с противником передовые подвижные отряды наших войск. Эти отряды были созданы по указанию Ставки Верховного Главнокомандования и выдвинуты от 62-й армии на рубеж реки Чир и от двух дивизий 64-й армии — на рубеж реки Цимла с задачей задержать продвижение войсковых колонн захватчиков в большую излучину Дона.

Первыми вступили в бой с гитлеровскими захватчиками на земле Сталинградской области разведчики 33-й гвардейской дивизии. Разведчиков возглавлял бывший десантник, участник сражения за Керченский полуостров капитан С. А. Глущенко — стройный, красивый и редкой храбрости гвардеец.