Шрифт:
В своих дневниках Толстой часто пишет о Долохове одновременно с упоминанием об охоте:
«15 октября. Желчь, злился на охотника. Охота скверная. Две главы совсем обдумал. Брыков и Долохов не выходят. Мало работаю»; «17 октября. До обеда на неудачной охоте. Писать не хотелось очень. <…> Для Дол[охова] видел на охоте местность и ясно»; «20 окт[ября] Я истощаю силы охотой. Перечитывал, переправлял. Идёт дело. Долох[ова] сцену набросал» [XLVIII. С. 65].
Сам Толстой впоследствии охотиться перестанет, поставив себе очередную моральную рамку-ограничение. Долохов же весь – выход за любые рамки (пересечение «границ» – постоянный мотив, связанный с этим образом; об этом см. далее). Он словно с избытком проявляет в себе то, что сам писатель старался в своей личности подавить.
Парадоксальна и показательна не-семейственность или неудачливость семейной жизни каждого из прототипов Долохова, исключительно ярко отразившаяся в анализируемом литературном образе. Возможно, именно поэтому Толстой вытеснял из своей жизни эту «дикость» (из жизни – в текст, в образы, подобные образу Фёдора Долохова), но потом всё же и сам ушёл от своей большой семьи. М.Н. Громов отмечает:
«Нечто архаическое, первобытное, полузвериное может почудиться в уходе некогда могучего, но одряхлевшего старца из обжитого жилища в глухое место. Так ослабевшие животные, почуяв приближающуюся кончину и следуя заложенному инстинкту, покидают тех, с кем были вместе, и в одиночестве предают неумолимой конечной судьбе всего живого… Тут есть следование одному из природных инстинктов, которые в жизни Толстого, с его мощным, стихийным, оргическим началом, играли огромную роль… Толстой не мог тихо почить в уютной постели своего обжитого дома. Драма его бурной жизни не могла не закончиться трагической сценой ухода из неё. Подобный финал вполне закономерен для мятежной натуры бунтаря, восставшего против мира сего» 74 .
74
Громов М.Н. Драма жизни и мысли Л.Н. Толстого // Л.Н. Толстой в движении эпох: философские и религиозно-нравственные аспекты наследия мыслителя и художника. Материалы международного Толстовского форума, посвящённого столетию со дня смерти Л.Н. Толстого (пос. Лев Толстой Липецкой обл. – Тула, Ясная Поляна Тульской обл. – Москва, 20–25 ноября 2010 г.): В 2 ч. Ч. 2. – М., 2011. С. 120–121.
Толстому, поклоннику Руссо, образ «естественного человека», нарушающего своим поведением общественные конвенции, всегда был очень близок. Во многом Долохов созвучен этому «естественному» человеку, но не миролюбивой модели Руссо, а как «зверь», «хищник», для которого война, «охота» и есть естественное состояние жизни (здесь заметно проявление «романтического» в герое: то, чего не могло быть у Руссо).
Отношения притяжения и отталкивания всё время возникали между биографической ипостасью авторской инстанции Толстого и Долоховым как воплощением символико-поведенческих сфер «война» и «охота».
Намеченные и проанализированные мотивные соответствия дают нам право считать образ Долохова в определённой мере автобиографическим – соответственно, самого Толстого в биографическом измерении авторской личности можно причислять к его прототипам.
§ 5. Топографическое, поведенческое и «природное» в образе Долохова: Кавказ, игра, собака
18 августа 1852 г. на Кавказе молодой Толстой записал в дневнике:
«Вот четыре правила, которыми руководствуются люди: 1) Жить для своего счастия. 2) Жить для своего счастия, делая как можно меньше зла другим. 3) Делать для других то, что желал бы, чтобы другие делали для меня. 4) Жить для счастия других. Целый день был на службе или с братом и офицерами. План романа начинает обозначаться» [XLVI. C. 139].
Именно здесь – в классическом для русской литературы эпохи романтизма кавказском ландшафте – впервые в творчестве Толстого появляется группа мотивов, обретающих потом своё завершение в образе Фёдора Долохова, чья характерологическая доминанта ярко отражает первое из правил: «жить для своего счастия». Данная запись в дневнике относится к периоду обдумывания Толстым «Казаков» – произведения, которое в итоге стало толстовским манифестом антиромантизма, попыткой рассказать правду о его Кавказе (Сьюзен Лейтон охарактеризовала кавказское творчество Л.Н. Толстого как «бунт против романтизма» 75 ). Однако романтической составляющей удалось вполне гармонично вписаться в некоторые части толстовской художественной системы, в том числе в рассматриваемый нами образ.
75
Layton S. Russian Literature and Empire. Conquest of Caucasus from Pushkin to Tolstoy. Cambridge Univ. Press, 1994. P. 233–252.
Ключевыми слагаемыми концептосферы образа Долохова, как уже говорилось, являются мотивы отстранённости, отчуждённости, инаковости, характерологически соотносящие тип Долохова с такими героями, как князь Андрей, Яшвин, Турбин-отец из «Двух гусаров», Хаджи-Мурат, и другими толстовскими персонажами. Важная составляющая таких образов – многообразные мотивы, связанные с лиминальностью, пограничностью, пороговостью (которые, в свою очередь, логично соотносятся с отчуждённостью), особенно «пороговые» ситуации «поединка» с судьбой и случаем (карточная игра, дуэль, охота, отчаянные выходки), типологическая связь с мифопоэтическим образом собаки/волка как пограничным образом.
«Кавказский» период жизни и творчества писателя (переломный, «пороговый» момент для него) послужил импульсом для раздумий над этими особенными чертами человеческой натуры. Кавказ и Восток вообще сыграли в становлении Толстого исключительно важную роль; научная литература на эту тему весьма обширна: Э.Е. Зайденшнур посвятила несколько работ восточному фольклору в творчестве писателя 76 , существенный интерес представляет также работа А.И. Шифмана «Толстой и Восток» 77 , в которой обобщены сведения о взаимодействии Толстого с восточными культурами. В книге Сьюзен Лейтон о русской литературной рецепции Кавказа содержится немало любопытных наблюдений о роли ориентальных мотивов в толстовском творчестве 78 . Стоит также отметить статью К. Султано-ва о кавказском тексте Толстого 79 .
76
Зайденшнур Э.Е. Фольклор народов Востока в творчестве Л.Н. Толстого // Яснополянский сборник. Статьи и материалы. Тула, 1960. С. 19–39.
77
Шифман А.И. Лев Толстой и Восток. 2-е изд., перераб. и доп. М., 1971.
78
Layton S. Russian Literature and Empire. Conquest of Caucasus from Pushkin to Tolstoy. Cambridge Univ. Press, 1994.
79
Султанов К. «Переправиться через Терек», или Два берега одной реки жизни. Перечитывая Толстого // Вопросы литературы. 2011. № 3. С. 9–47.
Именно на Кавказе Толстой осознаёт себя писателем:
«Помните, добрая тётенька, что когда-то вы посоветовали мне писать романы; так вот я послушался вашего совета – мои занятия, о которых я вам говорю, – литературные» [LIX.
C. 119],
– признаётся он 12 ноября 1851 г. в письме к Т.А. Ергольской из Тифлиса.
Далее в письмах к ней Толстой рассказывает о необычной дружбе, завязавшейся на Кавказе между ним и его кунаком чеченцем Садо, который чудесным образом освобождает его от многочисленных карточных долгов (а до этого и сам Толстой спасает наивного Садо от офицеров-шулеров):