За рекой Арно, на фоне большого пышного сада Боболи серая гранитная масса дворца Питти [241] , здесь уже почти конец города и начало мощной дворцовой архитектуры.

Только это скорее крепостная постройка, да оно так и было, отсюда смотрел герцог XV века на город и площадь Синьории, где в Палаццо Веккьо [242] совершалось правосудие.

В музыкальной литературе нет лучшей иллюстрации этого замка, древнего и выразительного по монументальной простоте, как небольшая характеристика, данная Мусоргским в его фортепьянных «Картинках с выставки», где архитектор В. Гартман дал серию своих акварелей, в числе их лучшей была изображающая Castello Vecchio [243] . Мусоргский передал в звуках мрачные, старые залы замка, где когда-то раздавалась песнь трубадура. Так и не выходит из памяти эта песнь… И вся Флоренция – это запечатленная мрамором песнь торжествующего зодчества. Глубокое очарование! И вспомнился другой наш музыкальный гений – Глинка, давший нам романс «Бедный певец» с проникновенными словами Жуковского: «Что жизнь, когда в ней нет очарованья?» [244] .

Впервые приезжая в Рим, теряешься в обширном океане искусства, но вместе с тем приобретаешь особое чувство осознанной удовлетворенности, ощущая силу и мощь окружающего, и сам как-то становишься крепче и увереннее. Изучать Рим нужно годами и для этого нужно жить в этом удивительном городе. Как малозначаще слово «город» в отношении Рима. Это вековое собрание человеческого гения, ибо только гениальные зодчие, художники могли создать Форум, Пантеон, Колизей, собор Петра. <Насыщенные, глубоко ушедшие в землю, на многие метры, все еще лежат остатки зданий Рима цезарей. Решительно нет никакой надобности сразу охватывать Рим, да это и невозможно! Приезжая в немецкий Ротенбург, к обеду можно зорко охватить и воспринять весь его средневековый, чисто немецкий облик; любой город северной Италии или юга поддается такому зрительному охвату, и целостное получается впечатление> [245] .

Здесь достаточно любого угла, чтобы замереть на месте и быть охваченным новым, совершенно неожиданным. Гравюры, фото, описания совершенно не передают сущности Рима, величайшего животворного источника искусства. Архитектору понятен масштаб зданий только здесь. Сравнения излишни, но абсолютное понятие о масштабности можно усвоить только здесь. <Рассуждать, сравнивать не приходится, только смотришь> [246] и наслаждаешься. Ежеминутное ощущение радости жизни даже в дни, когда потоки дождя струями бегут со ступеней Испанской лестницы, прогоняя девочек и мальчишек с их пучками разнообразных цветов.

Миновать Рим нельзя, если вступаешь в Италию, но его нужно осматривать последним, <оставлять последней частью всей поэмы, которая теперь, за давностью лет, может назваться поездкой по былой Италии, той Италии, еще не знающей ужасов войны. Говорят, теперь все изменилось в Италии, и, особенно, в Риме> [247] . Теперь отчасти изменилось архитектурное лицо Рима. Уже и тогда прокладывали новые улицы и застраивали старые кварталы за Тибром новыми доходными домами. <Но вечные красоты остаются за пределами современных условий жизни> [248] .

Дворцы и виллы Рима неповторимы и далеки от уютных простеньких окраинных вилл Флоренции, или насыщенных роскошью вилл Генуи, или безликих дворцов Неаполя, <куда, к сожалению, не попадешь из Рима, а следовало бы обратно совершать поездку. В Риме искусство серьезно, цельно и дает неизмеримую школу> [249] . Приходится сожалеть, что не было тогда достаточной подготовки к восприятию античного мира, хотя бы и полуразрушенных фрагментов Форума, терм и прочих элементов классической архитектуры, <такой мощной, глубоко продуманной и так удивительно мастерски выполненной> [250] .

Рим. Мемориал Виктора Эммануила. Открытка конца XIX в.

Утомительны были дни созерцания. Ночью, изможденный, задавленный колоссальностью и впечатлениями, с отяжелевшей головой долго возишься в неуютной постели, чтобы заснуть. О Риме написано много и все же, прочтя это многое, неудовлетворенность появляется: непередав[аемое чувство] блаженства истинного созерцания ощутимого воочию Рима. <Разве это не счастье, видеть и осязать всю эту жизнь иного народа в ином городе. Рим совсем иной из итальянских городов. И тип народа иной, он резко очерчен, особенно в женщинах, не говоря об их костюме, особенно в бедном классе. Войлочная шляпа и баранья куртка не редкость. Нередко с цветистыми передниками темно-синих юбок из толстой холстины и белыми покрывалами, плоским концом заканчивающими головной убор. У неаполитанок встречаешь и темное платье богатой римлянки. Свой покрой и своя южная речь, крикливая, с неизбежным дополнением жестикуляций. Я часто думал, что было бы с неаполитанцем, если бы ему при разговоре связать руки? Вероятно, он замолчал бы!> [251]

На крыше собора Св[ятого] Петра хорошо посидеть, наблюдая расстилающуюся площадь, охваченную берниниевской колоннадой [252] с двумя взлетающими струями неумолчного фонтана. За площадью весь город с его дворцами и церквами. За городом виллы тонут в садах, охраняемые ожерельем гор. Внизу шумный людской муравейник, а здесь, на крыше, своя жизнь: сторожа настроили здесь шалаши, натаскали земли целые ящики и посадили лук и салат. Здесь же держат даже и козу. Белье сушится, дети возятся, грязь и попрошайничество неизбежное, <как только увидят путешественника> [253] . Нужда снаружи храма, а внутри раззолоченные карнизы обрамляют роскошную громаду соборного интерьера. Св[ятой] Петр – это точка, куда сходились радиусы мировой власти католицизма.

Рим. Дворец Выставок на виа Национале. Открытка начала XX в.

Рим. Въезд в тоннель под Квиринальским холмом. Открытка начала XX в.

Неаполь. Панорама города и Везувия от могилы Вергилия. Открытка начала XX в.

Театральное зрелище католической обрядности в Риме доведено до совершенства. <(Вена копирует Рим в большей степени, чем Зальцбург, Мюнхен, и, тем более, упрощено богослужение в парижской Notre-Dame.) Только одна русская церковная служба способна была также зачаровывать народ в торжественном, но не понятном ему песнопении и чтении шестопсалмий на славянском языке> [254] .