– Да уж, его бы разорвали, будь так, – сказал Артем.

– Ты это... держись нас, и все нормально будет, – произнес Данил. – У нас, кстати, есть своя качалка. Мы там тренируемся. Приходи в падик.

– Падик?

– Да. Мы так ее называем. Там все свои.

– Ну, приду, если что, – ответил я.

После мы распрощались, и мне объяснили, как найти падик. Мир начал казаться странным и даже немного сумасшедшим, непонятным. Прежние враги ко мне были настроены благосклонно, а всеми уважаемый тренер оказался не тем, за кого себя выдавал. Что, черт возьми, происходит в жизни?! Мир был куда сложнее и не делился четко на категории добра и зла. Не было того дуализма, который прививался сказочными архетипами в детстве. Как оказалось, не все теплое обязательно мягкое и не все мягкое может принести тепло.

На вопрос матери о моем внешнем виде я рассказал о неудачной тренировке. Якобы у меня слетел шлем во время спарринга. Учитывая мое спокойствие, она не стала задавать много вопросов касательно причин синяков, видя, что все в порядке, но настояла на том, чтобы я оставил подобные занятия, ссылаясь на более безопасные виды спорта. Я лишь молча поел и отправился спать. Меня очень сильно тянуло в сон. Организм устал от прошедших потрясений. Сон был глубоким, и потому утром никаких сновидений я припомнить не смог. Меня словно отключили на несколько секунд, щелкнули пальцами, после чего настало утро. Мышцы болели. Синяки тоже. Лицо было заплывшим. Мама посмотрела на меня, поспрашивала о моем состоянии, но все равно отправила в школу, поскольку я и так имел плохие оценки и отставал по многим предметам. Мне было боязно встретить кого-нибудь из спортзала, в котором мы учинили разгром. От вчерашней смелости не осталось следа, поскольку я мог нарваться на серьезную угрозу жизни. С другой стороны, я привык, что меня бьют, и потому не видел в этом чего-то сверхстрашного. «Ну, изобьют снова, и что? Больно, неприятно, но не смертельно. Это не так страшно, как кажется» – так я себя успокаивал, хотя на самом деле боялся. Боль – вещь неприятная. Я не хотел, чтобы меня избивали ни сегодня, ни завтра, ни когда-либо еще. Я устал от этого.

В школе посмеивались и обсуждали мои синяки. Меня спрашивали, откуда они взялись, но я говорил, что просто упал. Я так говорил не потому, что у меня хватало ума молчать о случившемся, а потому, что было лень что-то кому-то рассказывать и доказывать. Меня больше мучили и занимали мысли о том, что мне рассказали про Серегу и про то, что, будь он гомосексуалом, его бы порвали. Это меня пугало даже больше, чем люди, которые могли бы мне отомстить за разгром. Вскройся что-то подобное про меня – и моя жизнь была бы кончена. Меня бы гнобили в любом районе. С одной стороны – за ориентацию, а с другой – за порчу имущества. Поэтому для меня стал актуален вопрос: кто я? Я не знал, кому можно было адресовать подобный вопрос. Разве что моему первому тренеру, который пытался меня растлить… но эта затея казалась мне вопиющей. Все равно что совать голову в пасть голодному льву. Только вот других идей в голову не приходило в принципе. Я даже начал рассматривать эту мысль, как возможную. Представлял, как можно это сделать безопаснее, и вспомнил про запись, которая была на телефоне. Она вполне могла стать козырем, который я мог использовать для собственной безопасности.

На последнем уроке до меня начал докапываться одноклассник. Ему почему-то постоянно нужно было меня задевать. Я с ним конфликтовал практически постоянно, и это все никак не кончалось. В чем была причина постоянных конфликтов, я не понимал. Он просто начинал задираться. Сам по себе я не был конфликтным человеком, но ссоры и противоборства мне были неприятны, я от них уставал. Да и понимал, что только несчастные радуются чужому несчастью, а унижает только тот, кого унижали и унижают. Что характерно, если унижения идут из семьи, то унижение других, по большей части, будет носить близкий характер: например, его объектами станут друзья, подруги, родные, и, что не менее важно, будет воспроизводиться идентификация ролей по физическому соответствию: отец – сын, сильный – слабый. А если унижения идут откуда-то извне, то, соответственно, агрессия будет изливаться вне близкого круга общения. У человека происходит что-то вроде когнитивно-бихевиоральной репликации роли агрессора, которая впоследствии идентифицируется обратным образом, называемым в психологии термином «вымещение». Другом этому парню я не был и не входил в его близкий круг общения, значит, и проблемы в его жизни носили внешний характер.

– Эй, сморчок! – произнес одноклассник, тыкая ручкой мне в бок.

– Отстань от меня, – грубо ответил я.

– Как дела, сморчок? – спросил он, продолжая тыкать ручкой мне то в бок, то в ногу. Я нервно дергался. Учительница посмотрела на нас. На секунду он успокоился, а затем продолжил тыкать все больнее и больнее. Бездействие учительницы привело к тому, что он почувствовал свою безнаказанность и решил, что это хорошая забава.

– Что тебе надо? – строго спросил я, повернувшись к нему.

– Ты что, сморчок? Попутал? – разозлился он и скорчил лицо, стараясь показать невообразимую злость, которую я у него вызвал. – Тебе башку разбить? А? Разбить? Я тебя спрашиваю?

Вопрос вызвал агрессию просто потому, что причины агрессии не было и акт вымещения срывался, ставя агрессора в глупое положение. Негативная энергия теряла позитивный выплеск в причинении другому человеку дискомфорта, и потому возникала резкая отрицательная волна, которую нельзя было удержать. Одноклассник продолжил тыкать меня ручкой, но уже с раздраженным лицом, словно я ему всю жизнь сломал, и тыкал не тихонько, а довольно сильно, протыкая верхний слой эпидермиса. Я поначалу не хотел доводить до конфликта, поскольку у меня и так в жизни был кавардак и новые проблемы нужны были меньше всего. Принял оборонительную позицию, но, после взгляда учительницы, которая видела все происходящее, понимала, что происходит, и ничего в итоге не делала, не выдержал. Крепко сжал ручку в левой руке и стал изо всех сил бить ему по лицу.

– Приятно тебе, сука?! Приятно?! Я тебя спрашиваю! – кричал я.

Получив удары, он оторвался от стула, чтобы увернуться, но я вцепился в него очень крепко и мы вместе упали на пол. Я придавил его своим весом. Он пытался из-под меня выбраться, но не мог. Я впервые увидел, что мой вес может быть полезным. Выплескивая стресс, я начал бить кулаком по лицу парня. Все в классе несколько секунд пребывали в шоке, но потом нас растащили по требованию учительницы, которая понимала, что ей за случившееся точно что-нибудь будет, поскольку она не пресекла конфликт, который развернулся у нее на уроке. Я никаких угрызений совести не испытывал, только облегчение и разрядку. Он заслуживал то, что получил. Я был даже рад.

Одноклассника увели к врачу, а меня отправили к социальному педагогу.

– Значит, это он начал? – спросила педагог, глядя на меня зелеными глазами сквозь очки в металлической оправе.

– Да. Что мне было делать, если он меня довел? – встревоженно ответил я. – Учительница все видела, но никак не реагировала, предпочитая не замечать.

– Ты довольно взросло говоришь.

– Спасибо.

– А синяки под глазами откуда? И нос. Это он сделал?

– Нет. Это… – произнес я и задумался, потому что не знал, как это объяснить.