ГЛАВА XI

Неделя прошла, словно в тумане. Создалось впечатление, будто организм жил в автономном режиме, а я, как зомбированный зритель, даже не понимал, что происходит вокруг. С виду все было как обычно, но огня во мне больше не было. В тумане дней незаметно подкрались выходные. Случай с вытеснением сознания почти забылся, равно как забылись и некоторые предшествующие события. Я буквально не помнил целые дни. Особенно бросилось в глаза то, что дома оказались тетради девятого класса, которые я никогда прежде не брал на дом. Еще большее удивление вызвали записи учеников в тетрадях, которые я им не мог дать в силу нежелания использовать старые методы преподавания: у них были выполнены задания, которые я не давал, и я это знал наверняка. Обдумав все с традиционной точки зрения, я списал случившееся на скопившийся стресс и обычное перенапряжение. Ну, а как еще это назвать? Других вариантов не было.

Перебрав стопку, я наткнулся на тетрадь Саши. От нее пахло смесью бальзамического ладана, влажного ветивера, пряной ванили и роскошного дуба. Закрыв глаза и вдыхая легкий аромат, я уносился в лето, на тот самый остров среди океана, о котором я писал стихи. Ее почерк был красивым, округлым, но переменчивым. Мог даже меняться на одной и той же странице дважды. Я листал тетрадь и представлял, как она водит ручкой по листу, создавая из сочетаний букв разные слова. Но кто она? Всего лишь человек, биомасса, которая самоорганизуется под руководством генетических алгоритмов… и все же, как прекрасно исполнена! Переворачивая листы, я добрался до последнего исписанного. После выполненного задания был написан довольно длинный стих, который я, усевшись на подоконнике, начал с выражением читать про себя:

Средь сотен людей и лиц безучастных,

Откуда-то снизу, где топот сильней,

Надеждой сияют два глаза несчастных,

Умоляюще смотрят на лица людей.

Когда-то их бросили за шкирку остаться,

Где есть на земле лишь осенняя грязь.

Где им бы пропасть, навсегда потеряться,

Где с миром у сердца разрывается связь.

Не могут, не знают, ведь как разорваться,

Когда то погладят, то пнут сапогом?

И вроде бы хочется слезно признаться,

Но снова и снова разносится гром.

У разных людей будут разные чувства,

От шаткой попытки к ним подойти.

То хочется молча откинуть безумства,

То хочется с воем за кем-то уйти...

Не могут, не видят собачьи два глаза,

Что людям без толку собачьи слова.

Покажется воем монолог волкодава,

Как только он скажет, что он сирота.

Уж годы проходят. Собака замолкла.

Никто для себя здесь пса не забрал.

Но слышно тихонько крики ребенка,

И кинулся пес, и пес побежал!

В холодной реке, руками махая,

Теченьем неслась по воде голова.

Ребенок упал – понесла ледяная,

Куда-то за город, уносила река.

Собака с разбегу бросилась в воду

И с воем сквозь холод собака плыла.

Туда и обратно, не чувствуя ноги,

Выбиваясь из сил, но все же плыла.

С течением справилась, силы теряя,

Но силы не вечны: упала, устав.

А люди, не зная, пса закидали,

Увидев, что пес держит тело за шарф.

Так кончилась жизни нить непростая.

Здесь холод и грязь. Здесь удары людей.

Здесь не было счастья и не было рая,

Здесь нет для героя признанья добрей...

После стихотворения еще был короткий текст, аккуратно написанный бука к букве: «Вы правы, писать стихи не сложно, если войти в нужное состояние. У меня, кажется, получилось. Спасибо за мотивацию! Что скажете?»

Зависнув на пару секунд после прочитанного, я задумался, что же в ее жизни стряслось такого, что она в свои шестнадцать лет пишет так, будто знает, что кроется за использованными в стихе словами. Вся молодежь, по своей сути, конформна, говорит слова, значения которых не понимает, это просто пустые фразы, за которыми ничего нет. Это нормально. Но ее слова были пропитаны чувствами, а значит, она понимала сущность слов изнутри. То есть она была другой. Знала больше, чем ее одноклассники. Ну, или мне так казалось, потому что я ее любил. Сложно ответить, но, скорее всего, именно последнее: казалось…

Когда я встал с подоконника, появилась деперсонализация. Я начал медленно мотать головой, чтобы проверить, владею ли я своим телом. Повернув голову влево, я стал всматриваться глубоко в пустоту, стараясь почувствовать, я – это я или нет. Ясность запаздывала, пытаясь пробиться сквозь какую-то густую пелену. Состояние напоминало опьянение. Я буквально почувствовал, как во мне появился кто-то другой. Он даже начал говорить со мной, но я не понимал его слов. Голос был уверенным, властным, говорил четко, по-армейски, но словно на другом языке.