С земли ввысь устремляется тянущий шлейф шар огня. Идущий слева триплан как бы с ленцой заваливается на бок и уходит с линии выстрела. Сгусток энергии, фырча подрагивающими языками пламени, минует юркий самолет.

– Проще простого, сэр! – слышен бахвальский хохот сопровождающего.

Лейтенант улыбается. Ох уж эта магия, пугало для необстрелянных новобранцев. На деле, толку от фокусов? Медленно летящий, заметный со старта шар огня бесполезнее пистолетной пули.

– Второй! – кричит истерично Третий. – Сзади!

Вроде бы промахнувшееся заклинание, неожиданно меняет траекторию. Сделав петлю, шар уверенно заворачивает, садясь на хвост готскому аэроплану.

Дуглас пытается что-то сказать, крикнуть Второму уходить, снижаясь максимально вниз, но язык разом пересыхает. Как?! Гот всю неделю провел в боях, вылетая по многу раз на день. Сражения в воздухе с примитивными самолетами и летающими животными. Поддержка наступающих колонн, бомбежки отступающих войск Брянцева. Нигде симерийские маги ни разу не оказали серьезного сопротивления. Что не так с этим городом?!

Второй пытается уклониться, отчаянно заворачивая виражи. Сгусток магии, будто водимый за веревочку, без труда повторяет самые сложные фигуры пилотажа. Проходит совсем немного времени и триплан сам превращается в пылающий факел.

Не в силах вынести предсмертный вопль товарища, Дуглас срывает наушники.

– Разнеси там все! – обернувшись, летчик тычет второму номеру на склад.

Тот утвердительно поднимает готовую к броску бомбу.

Происходящее дальше, не поддается объяснению. Идущий справа самолет просто сминается в гармошку. Лишь падают вниз отдельные, изуродованные запчасти. Аэроплан будто врезается во что-то невидимое.

Вот тут нервы Дугласа не выдерживают. Он, конечно, слышал о аэростатах, применяемых для защиты Екатеринграда. Подвешенные за воздушные шары тросы в какой-то степени затрудняли движение, но если сделать ловушки скрытыми от человеческого глаза... Нет. Не отдавая отчета действиям, пилот тянет штурвал на себя.

"Да пропади оно пропадом", – плюется он, уводя машину прочь от проклятого склада.

Тут-то триплан и ловит тяжелую симерийскую пулю. Прямо в двигатель. Без сверхъестественных ухищрений, просто шальной, одинокий свинец. Движок кашляет черной слизью топлива, вспышка огня вмиг покрывает весь самолет.

– Всем, – доносится в эфире, – отбой. Повторяю – отбой. Немедленно покинуть черту города.

Титаноподобный дирижабль, так и не углубившись в Ольхово, сбрасывает бомбы прямо на головы городским окраинам.

Федоровка

Стараясь лишний раз не шуршать и не делать резких движений, Майкл раздвигает кусты. Сквозь густорастущий терновник открывается отличный обзор на симерийские позиции. Федоровка вновь объята пламенем. Повсюду, на всю протяженность поселка, вспыхивают огни выстрелов. Приходится стелиться к земле, вжимаясь в траву от свистящих на головой пуль.

Сбоку раздается свисток, срывающийся на невнятный хрип.

– Не толпитесь! – из кустарника мелькает оперенная широкополая шляпа. Переложив саблю в левую руку, офицер делает пару выстрелов из револьвера. – Прячьтесь за деревьями!

Позади, глубоко за лесополосой, взволнованно ржут оставленные лошади. Готские кавалеристы пешим порядком пытаются продраться вперед. Залегшие разведчики Майкла как раз видят перебегающих бойцов, отстреливающихся на ходу из рычажных карабинов. Люди используют любое углубление или холмик, но солдат прижимают к земле. Жидкая посадка не самое лучшие укрытие. Вниз целым снегопадом падают срезанные ветви и сбитая листва. От частых попаданий стволы деревьев разлетаются в труху.

Особенно мешает изрыгающий огонь дзот. Пусть и не чета западным пулеметам, симерийская поделка доставляет кучу проблем. Глухо бьющая картечница россыпью хлещет по лесной полосе, заставляя всадников рассеиваться по всей посадке. Ответная стрельба готов звучит редкими хлопками – голову высунуть себе дороже.

Из углубления канавы вопят, то призывая на помощь всех святых, то страшно богохульствуя. Постепенно ор становиться все более хнычущим.

– Держите его! – кричит, наседающий на раненного санитар.

Шестилинейная пуля едва не отрывает ногу, болтающуюся на остатках мяса и ниток нервов. Не долго думая, медик извлекает тесак и дорезает обрубок.

– Колите морфий, – он, не обращая внимание на крик и ругань, до скрипа резины перетягивает жгут. – Все, уносим его. Живее!

Майклу остается лишь скрежетать зубами. Если не заткнуть картечницу, легкой кавалерии придется совсем худо.

Наконец раздается буханье ожившей высоты. Разведчик приникает к биноклю, ожидая попадания шелестящего снаряда. Взрыв. На какое-то время низенький холмик вражеского дзота скрывает вспышка и взметнувшийся ввысь столб поднятой волной земли. Картечница в последний раз харкает, прежде чем резко замолчать.