П.И. Зубов и А.Н. Фрумкин

Выше я отметил впечатление студентов о «бухгалтерском» стиле лекций академика В.И. Спицына. На мой взгляд, любое выступление должно быть окрашено эмоционально, причем не украшениями вообще, не шутками и анекдотами даже к месту, а эмоциями лектора по отношению к содержанию лекции или доклада. Я слушал Александра Наумовича всего один раз и согласен с мнением многих, и ученых, и студентов, что его лекции выпадали из обычного ряда, это были лекции классика, для думающих, заинтересованных людей, для которых главным является содержание, глубина понимания проблемы, новые идеи. Его лекции требовали от слушателей напряжения, сосредоточенности. Недаром по факультету ходил анекдот о том, как отвечали на вопросы три выдающихся ученых; «И.Е. Тамм начинал объяснять, Л.Д. Ландау говорил: “Раз вы не поняли, вам нечего заниматься наукой”, а Фрумкин недоумевал: “Я не понимаю, как это можно не понять?”».

Исключительная преданность науке и честность для него были обязательны. Хорошо помню, как вначале «открытая» Б.В. Дерягиным «новая тяжелая» вода вызвала у А.Н. Фрумкина интерес. Он предлагал Дерягину, чтобы снять подозрения о связи эффектов «новой тяжелой» с загрязнениями, использовать воду высшей чистоты, которую умели получать в институте электрохимии. Тот считал это излишним. Я спросил Александра Наумовича, что он по этому поводу думает, и услышал:

– Есть два типа ученых. Одни ставят все новые и новые опыты, подтверждающие обнаруженный эффект и правильность его объяснения, довольствуются этим и не хотят ставить опыты, которые могли бы противоречить предложенному объяснению и, тем самым, опровергнуть его. Другие в первую очередь ставят опыты, которые могли бы опровергнуть предлагаемое объяснение с тем, чтобы убедиться – опровергнуть его невозможно и, следовательно, оно верно.

И добавил:

– К сожалению, Дерягин относится к первому.

Он читал, обсуждал и правил статьи сотрудников, но никогда не включал себя в число соавторов, несмотря на их просьбы, если в работе не было его существенного личного вклада. Его ученик Л.И. Кришталик на всю жизнь запомнил фразу, которую произнес Александр Наумович в ответ на его просьбу быть соавтором рассматриваемой работы: «Лев Исаевич, среди многих моих недостатков нет одного – я не подписываю чужие работы». Вспомним директора Института нефтехимического синтеза академика А.В. Топчиева, в библиографии которого насчитывается более 650 работ. Он подписывал все работы сотрудников института, даже не читая их, а зачастую, и не будучи знакомым с их авторами.

П.А. Ребиндер как-то с пафосом произнес:

– Фрумкин, конечно, первый физикохимик в СССР, а может быть, и во всем мире.

Александр Наумович первым физикохимиком считал Н.Н. Семенова, хотя и знал себе цену. Впрочем, просмотрев программу кандидатского экзамена по физической химии, который мне предстояло сдавать, он сказал; «Сейчас я ни за что не сдал бы экзамена по этой программе». Он не лукавил. Просто та глубина, с которой по его мнению следовало знать записанное в этой программе, вообще делала невозможным её освоение на уровне, достигнутом современной наукой. Я сдал экзамен, а после привел слова Фрумкина заведующему кафедрой физической химии в Военной академии химической защиты С.И. Скляренко. Он задумался и что-то пробормотал про себя. Я не расслышал.

Обстоятельность, вернее основательность были характерны для него при решении любого вопроса, организационного, человеческого, не только научного. Когда В.И. Спицын очищал российскую науку от евреев, я, оказавшись в числе других восьми уволенных из Института физической химии, обсуждал ситуацию с Александром Наумовичем. И тут я впервые понял, что мудрые люди вопросы человеческого бытия решают так же, как шахматисты за доской, когда обдумывают сложившуюся позицию. Прежде, чем принять решение и сделать какой-то шаг (беседа с противостоящей стороной, новая аргументация, компромисс, заявление, жалоба, обращение за помощью к третьему сильному и т. д.), вы должны просчитать возможные ответы противостоящей стороны и, соответственно, ваши дальнейшие действия в каждом случае и далее, и далее, и далее. Фрумкин владел этой игрой в жизнь. Он интересовался политикой, хорошо понимал ситуацию в стране, всегда спрашивал, какие политические новости я услышал от своего брата, известного диссидента, Юры Шихановича, рассказывал о своих беседах с главным уполномоченным Комитета госбезопасности по Академии. Тот произвел на него впечатление умного, всё понимающего и не обремененного идеологическими формальностями человека. Интересен в связи с этим эпизод, случившийся после празднования пятидесятилетия профессора В.С. Багоцкого у него дома. Жена Багоцкого и его дочь сочинили поэму о двух Володях (Сергеиче и Ильиче) и их путях в жизни. Сопоставление было, мягко говоря, острым. На следующий день Александр Наумович пригласил Багоцкого к себе в кабинет и спросил: «Не слишком ли рискованным было чтение этой остроумной поэмы?». Багоцкий ответил, что опасаться нечего, были только свои. И тогда Фрумкин рассказал ему анекдот.

«Один честный еврей решил отпраздновать шестидесятилетний юбилей. Он понимал серьезность мероприятия и решил получить одобрение на его проведение у официальной инстанции. В домоуправлении ему сказали, что это очень хорошо, но разрешение не в их компетенции, следует обратиться в Районный Совет. В Райсовете сказали, что все хорошо, но следует обратиться в Городской совет, в Горсовете одобрили мероприятие, но за разрешением рекомендовали обратиться в дом на Площади Дзержинского (на Лубянку). Там его спросили: “А кто будет?” Он ответил: “Будут только свои.” – “А списочек можно?” – “Пожалуйста.” – “Можно”, – сказали они, посмотрев список».

Несмотря на чрезвычайно сложную обстановку ему удалось отстоять Институт электрохимии и утвердить, таким образом, ведущую роль России в этой науке.

Ну, а я? А я попытался в противостоянии со Спицыным сделать несколько шагов-ходов, но проиграл, слишком велик был материальный перевес у него в этой игре.

Памятник А.Н. Фрумкину на Новодевичьем кладбище

Не могу не вспомнить эпизод, поразивший всех во время проводов в последний путь профессора Э.Г. Переваловой, спутницы Фрумкина в конце жизни.

Возле двух устремлённых в небо бронзовых птиц – надгробья Фрумкина, выполненного В. Сидуром – ставили и зажигали свечи. Кто-то упомянул Бога. И вдруг мой сын Сергей произнес: «А Фрумкин верил в Бога». Все повернулись в его сторону: как это, не может быть, никто никогда не замечал в общении с ним религиозности.

И Серёжа рассказал о том, как однажды на даче в Луцино во время завтрака за большим круглым столом Фрумкин интересовался его детскими делами.

Александр Наумович спросил меня: