Да, это был не просто человек, ученый, это был фейерверк всего, что только может содержаться в человеке. Чрезвычайно живой, своей походкой, жестикуляцией, словом, лицом и особенно глазами, он привлекал сразу. Говорил блистательно: о науке и людях, с которыми встречался, о женщинах и собаках, о почтовых марках и грибной охоте, о живописи и путешествиях; казалось, не было тем, в которые он не погружался бы со всей страстностью. Единственным исключением были шахматы: «Не может ученый тратить время на это пустое занятие. Надо играть в теннис!». Был всегда первым в застольном веселье. Знал множество острых, иногда сильно соленых литературных миниатюр и любил провозглашать их в виде тостов, и делал это артистично. Был исключительно наблюдателен и остроумен, не пропускал случая пошутить.

Известный физик Блох прислал Ребиндеру статью со своим аспирантом с просьбой представить её для публикации в ДАН (журнал – Доклады Академии наук), подчеркнув, что для Ловли – его аспиранта – желательно иметь публикацию к защите. Ребиндер откликнулся сразу. Он позвонил Блоху и спросил не возражает ли тот, чтобы аспирант в авторах стоял на первом месте, для аспиранта же это важно. Блох не заподозрил подвоха, согласился и попросил добавить в текст еще одну таблицу и третьего автора, Комарова. В результате статья была опубликована от имени трех авторов: Ловля, Блох и Комаров. Как-то просматривая список лиц, выдвинутых на выборы в академию, Ребиндер воскликнул: «Посмотрите, как замечательно фамилии претендентов соответствуют их профессии и претензиям – по отделению Права выдвинуты Строгачев и Филькин»

Незабываемы его лекции студентам. Наряду с содержательностью отвлечения. Например: «Нормально, когда научное открытие связывают с именем ученого, но смешно, когда имя ученого присваивается любой ерунде, как это любят делать медики, – с пафосом произносил Ребиндер и продолжал – ‘‘Кружка Эсмарха’’». Вы знаете, что это такое?». В аудитории смех. Оказывается некоторые студенты знают, что это клизма. Но главное – физическая сущность. Так, он показывал, как из законов оседания частиц и диффузии при молекулярной дисперсности получается барометрическая формула Лапласа. Или, рассказывая о движении жидкости, он не ограничивался выписыванием критерия Рейнольдса и объяснениями его использования, как это обычно делают. Ребиндер вскрывал физический смысл критерия, сопоставляя кинетическую энергию движения жидкости с энергией вязкого течения. Когда первая превосходит вторую, рассеивание запасенной энергии не успевает происходить за счет вязкого трения и возникает дополнительный канал рассеивания – вихреобразование. Ламинарный поток переходит в турбулентный (я использовал этот подход при выводе соотношения, определяющего переход течения жидкости в её диспергирование). Одним нравилось одно, другим другое, но запоминалось крепко всё.

Он с удовольствием помогал всем, кто к нему обращался, но с особым удовольствием помогал красивым женщинам, ценил и уважал красоту. О женских прелестях с удовольствием оригинально высказывался: «Туфли “лодочки” вам идут гораздо больше. А вы знаете почему женщинам пристало носить лодочки? Во-первых, каблук делает женщину выше, во-вторых, нога в ступне становится меньше и, в-третьих, самое важное, ноги становятся длиннее». Однажды он определил ко мне лаборантом юную Люду Арбат, которая мечтала стать не химиком, а совсем наоборот, и с удовольствием, чуть подобрав юбку, говорила: «Хороша ножка, а?». Её день рождения в лаборатории отметили стихами:

Вскоре она вышла замуж за молодого дипломата и уехала в Китай.

Вспоминаю, как отмечали юбилей Ребиндера на Ученом совете в Институте физической химии АН СССР. Б.В. Дерягин, тогда член-корреспондент, позже академик, закончил свою речь обращением в зал: «Пусть все, кому Петр Александрович ни разу не помог в чем-либо, останутся сидеть, а те, кто хоть раз воспользовался его помощью, встанут». Весь зал встал. А было в зале не меньше 250 человек. К сожалению, доброжелательностью Ребиндера беззастенчиво пользовались люди, которые в последующем его предавали.

За всем, что требовала его страстная натура, успеть было невозможно. Он всегда опаздывал, и это стало притчей во языцех, когда заходил разговор о Ребиндере. Слабость эта многими осуждалась очень резко и вредила ему. Однако, все признавали его научный авторитет. Сейчас, спустя 30 лет после его смерти, влияние этой неординарной личности на развитие коллоидной химии, которую он рассматривал широко как основу формирования и свойств материалов, невозможно переоценить. Он питал идеями всех, щедро делился мыслями, не думал, что кто-то у него их украдет, а такое бывало. Научная щедрость была ему свойственна, можно считать, что она была его потребностью. Под его влиянием возникли научные школы коллоид-ников на Украине, в Узбекистане, в Казахстане, Белоруссии. Мировое сообщество коллоидников признавало его лидерство. На конгрессе по ПАВ (поверхностно-активные вещества) в Испании в 1968 году Ребиндеру в знак признания его вклада в развитие науки предоставили право прочитать основополагающий доклад. По регламенту на доклад отводилось 45 минут, он говорил полтора часа. Блистательный по форме доклад был настолько глубоким и содержательным, что председательствующий даже не пытался прервать Ребиндера.

Известный физикохимик С.Я. Пшежецкий, рассказывая о своих встречах с учеными, произнес: «Фрумкин – это премьер-министр, по основательности, манере держаться, по всему». Я к тому времени достаточно часто общался с Александром Наумовичем и уважительность, прозвучавшая в этих словах, была мне приятна. Однако, Фрумкин все же был не премьер-министром, а выдающимся ученым, основателем современной электрохимии, которого позже будут относить к ученым-классикам. Его личность не могла бы уместиться в ограниченном пространстве за столом министра, даже главного, она была гораздо шире и богаче. Единственно, что его роднило с идеальным главой правительства, – это потрясающая организованность и работоспособность. Он никогда не проводил время просто так, он или работал, или отдыхал. Иногда приходили гости, часто бывала чета Лунгиных: Лиля, будущий герой телевизионной передачи «Подстрочник», всегда сидела рядом с Александром Наумовичем, он её очень любил, и несколько поодаль Сима, сценарист и кинорежиссёр, обычно оказывавшийся рядом со мной. Не часто, но с удовольствием смотрел новые фильмы, мы с Валей однажды увлекли его на фильм «Дракон острова Комодо». Вообще он интересовался всем на свете, был в курсе всех культурных событий. В воскресные дни, уезжая на дачу, он брал полный чемодан книг. Когда я демобилизовался из армии и стал вновь включаться в научную жизнь, то, штудируя дома научные журналы и монографии, посматривал на часы и подбадривал себя словами: «Александр Наумович сейчас занимается два часа, а я – три». Я заставлял себя работать, следовать принципу, услышанному из уст Фрумкина во время прогулки по звенигородскому лесу близ Луцино. Александр Наумович обсуждал с известным ученым аэрозольщиком Н.А. Фуксом программу исследований, к которым необходимо было привлечь многих ученых. После одного из предложений Фукса Фрумкин произнес: «Да, конечно, Темкин очень грамотный и талантливый физикохимик, но он никак не может понять, что каждый день надо совершать над собой насилие». Это прозвучало тогда почти как открытие. Я старался этому следовать, и это помогло мне кое-что сделать в жизни.

А.Н. Фрумкин

Он строго соблюдал договоренности и никогда не опаздывал. Если встрече в условленное время что-либо мешало, он сам или Александра Сергеевна Гурылёва (его бессменный секретарь) обязательно заранее об этом предупреждали. К сожалению, сам я несколько раз его подводил. Он никогда меня не попрекал за это. Он ничего не сказал мне и после того, как я вывел из строя батарею аккумуляторов, установленную у него дома в кабинете. Аккумуляторы обеспечивали возможность занятий, когда при угрозе налета на Москву фашистских самолетов выключали электричество. Даже спустя много лет, когда я из самоуверенного знатока правил соединения (+) и (—) источников тока превратился в человека, понимающего ограниченность своей компетенции, деликатность истинного интеллигента не позволяла ему вспоминать об этом неприятном для меня казусе.