Я увидела, как Катя зажимает рот рукой, сдерживая крик.

– Артем, подтягивайся. Спокойно. Времени достаточно.

– Три минуты.

Холод тянется по спине. Руки леденеют, но я стараюсь говорить уверенно.

– Две минуты.

В нагрудную камеру я вижу, как приближается яркое пятно входа, слышу тяжелое дыхание Русина. Вот он цепляется рукой за верхний край, вплывает в шлюз сам, втягивает укладку. Срабатывает входное устройство, зажигается датчик 'герметично', Артем открывает подачу кислорода.

Срываемся с места, доктор на ходу подхватывает чемодан первой помощи. Стоим у закрытого перехода, сердце колотится. Давление, наконец, выровнялось, Игорь открыл шлюзовую, вошел первым, за ними Катя. Из-за их спин увидела - Артем лежит на спине, за светофильтром лица не разглядеть.

– Живой, - слышу, говорит Игорь. От схлынувшего напряжения ноги становятся ватными, беру себя в руки, помогаю отстегнуть стекло, Катя тянется с кислородной маской.
–

Не надо, - шепчет Артем сухими губами.
– Воды, Кать.

Из скафандра мы его еле вытащили. Левая рука раздулась, в ней почти прекратилось кровообращение. Смотреть страшно было - жесткая, при малейшем движении и прикосновении Артем непроизвольно морщился - боль, видимо, была сильная.

– Носилки, - распорядилась Катя.

– Не выдумывай, - строго, хоть и тихо, запретил он ей.
– Не нога же.

– Хорошо-хорошо, - покладисто согласилась подруга.
– Давай потихоньку, Тём.

В этот раз обошлось без последствий. Через три часа опухоль спала, пациент уснул, заплаканный медперсонал тоже.

– Игорь, прости. Я знаю, у нас сухой закон, но... Выпить нет?

– Нет.

– Человек от стресса даже помереть может. Что ж мы такие законопослушные-то? Надо было хоть контрабандой привести.

– Секс подойдет?

– Секс?
– раздумчиво протянула я.
– А выпить точно нет?

– Точно.

– Ну, если у вас больше ничего нет... Ладно, давайте секс...

В паутине всемирной сети я однажды наткнулась на рассказы о любви, вернее, об отношении к любви на войне, женщин - участниц Великой отечественной войны. Санитарки, снайперы, зенитчицы, радистки. Молоденькие девочки, юность в сапогах. Кто-то писал, что любви не место среди смерти и крови, кто-то - что любовь не выбирает и нужно торопиться жить, любить, потому что завтра может не наступить никогда.

Я ни в коем случае не претендую на то, что бы сравнивать себя с этими великими героинями. Война есть война. Но ведь мы сейчас тоже не в рядовых обстоятельствах. Опасность, изоляция от всего мира, замкнутое пространство. Острая необходимость сохранить дружеские взаимоотношения и комфортное сосуществование в экипаже. В какой-то мере зависимость друг от друга. Я как-то путано объясняю, да?

Я жила с этим мужчиной два с половиной года. За эти месяцы я прикипела, приросла к нему всей кожей. Знала, как он ест, спит, что любит. От чего он рассердится или улыбнется. Что и как скажет. Называйте как хотите - глупостью, сумасшествием, говорите, что это на меня так подействовали космические лучи или невесомость. Пусть. Но на подлете к Марсу - не раньше, не позже, мне вдруг стало жизненно необходимо разобраться, что чувствует ко мне Игорь, понять, любит? Не любит?

Вернее, не так. Он никогда не признавался мне в любви, если, конечно, не считать таковым горячечный бред, что несут мужчины в постели. Я и моя эмпатия, так высоко оцененная Галей Коровиной, были почти уверены, что любит, ведь судят не по словам - по поступкам, по отношению, но как всякой женщине мне хотелось услышать 'люблю' больше всего на свете.

Навязчивая идея или нет, но я слишком гордая, и умная, надеюсь, что бы требовать... то есть прямо спрашивать. Или ему самой признаваться. Зачем человека обременять? Ему, может мою любовь и даром не надо. Поэтому молчу, хотя зуд такой, будто у меня ежики под кожей в догонялки бегают. И пространства для маневра нету, королевство-то маловато. Надо как-то притерпеться, что ли, а то так недолго в неадекват сползти. Хотя в моем случае скатиться или слететь...

– Мила!

– Что?!
– я вздрогнула и подскочила.

– Мила, я тебя несколько окликнул. Что с тобой?

– А?
– вид у меня, должно быть, в самом деле того, странный. Во всяком случае, Игорь посмотрел на меня, взял за локоть и повел в нашу кладовку. Кате внезапно что-то понадобилось узнать у Артема, засевшего в рубке. Можно сказать, мы в интимной обстановке отказались.

– Мила, что с тобой?
– повторил Игорь, беря мое лицо в ладони и глядя в глаза с такой тревогой и заботой, что мне даже немножко стыдно стало за свои бзики.
– Ты хорошо себя чувствуешь? Устала? Не стоило все-таки отправлять женщин в такую даль. Тут и мужикам-то...

– Игорь, все хорошо, - я отзеркалила его жест, погладила кончиками пальцев морщинки у глаз. Мне было стыдно совсем не немножко. Стыд полыхал на щеках, на шее свекольным румянцем.
– Прости меня. Это все бабье. Правда, прости. Я должна тебе помогать и поддерживать, а вместо этого ты тратишь время на глупости и ерунду.

– Милка, - он сжал меня до хруста.
– За какие заслуги ты мне досталась?

– За какие грехи, ты хочешь сказать?
– уточнила я, сначала нагло лапая его за подтянутую задницу, а потом бесцеремонно залезая под резинку.