Камча полетела по рощице, щелкая направо и налево, вперед и назад. Стон поднялся над деревьями, подрубленные ветви и листья устлали пробужденную весной землю, а плеть продолжала свою работу…

– Мы спали всю ночь! – вопили березы.

– Не верю! – заглядывал в остатки кроны Ульбе. – Куда она убежала? Скажите, и я остановлю плеть.

– Мы ничего не видели! – плакали истерзанные, истекающие соком деревья, и лишь когда стоны иссякли, царственный спрятал камчу.

Через искалеченную рощу, слыша едва сдерживаемые стоны и проклятия берез, к Ульбе шел Джанга.

– Все, кто участвовал в состязании, считают себя обманутыми. Многие отдали последнее золото… Лишь ты, наполнив казну, похитив наш приз “царской магией”, оказался в выигрыше. Поэтому мы хотим, чтобы ты отдал нам золотокосую девушку, а мы доведем наш спор до конца.

Лечники придвинулись ближе.

– Но у меня нет вашей пленницы – ответил царь.

– Не верим! – зашумели все вокруг.

– Вы все поглупели от жадности, спутали золото с солнцем – сказал царствующий и рассмеялся, но, заметив, как еще ближе, угрожающе придвинулись хмурые лучники, возмутился неожиданным бунтом, ударил камчой Джангу, превращая его в камень. Но в ответ десяток вскипевших канжаров взметнулись к телу Ульбе и отхлынули. В огненных зрачках растерянных колдунов, убивших своего повелителя, отразились синее апрельское небо и пылающий жаром желтый диск солнца, поднимающийся вместе с новым днем.

…А березы так и останутся изломанными калеками, волнами Времени проплывут годы и сложатся в тысячелетия. Люди назовут ту рощу “карликовой, танцующей”.

Нет… Боль может быть очень долгой. Такой же, как путь до звезд. И камень-Джанга, трудно его не заметить среди берез, до сих пор лежит там, отполированный Временем.

Ворон с наслаждением пил, задирая клюв кверху, чувствуя, как струится по горлу незнакомый терпкий вкус молока.

– А зачем тебе быть императором? Зачем тебе это нужно? – спросила Ален.

Когда ворон увидел глаза колдуньи – будто холодом повеяло из заледенелых ущелий, но он ответил:

– Нас много, воронов, но мы не стали народом, потому что не было у нас вождя, объединявшего всех для славы и смысла.

Царица Ален засмеялась:

– Прошло уже сорок лет, Каратай! От огромных стай воронов остались жалкие поселения воронья. Теперь сороки принимают парады на деревьях вдоль рек и озер, а тебе уже никогда не собрать армию, – Ален засмеялась. – Может быть, ты выбрал не того лучника, или сам оказался стрелой с тупым наконечником, уже не имеет значения.

Заливаемый светом холодно-огненных глаз, Каратай зашатался: растрепанная, некрасивая в этот утренний час царица Ален завертелась перед глазами ворона, и, жалобно захрипев, он завалился на бок. Колдунья подняла перед собой руки – тело Каратая поднялось к рукам пери, она вышла из шатра, выводя перед собой плывущего по воздуху недвижимого ворона, и направилась к обрыву. Впереди сверкало озеро, а за ним темнел лес. Размахнувшись пустой рукой, Ален будто бросила камень вдаль. Но вместо невидимого камня тушка несбывшегося императора, набирая высоту, перелетела через озеро, Бурабай и упала на другом берегу. Наивно самоуверенно полагая, что ворон разбился, царица пери ушла за полог шатра. Рядом, совсем рядом с тем местом, где упал ворон Каратай, вспыхнул на солнце золотой свет и погас, укрывшись за лохматыми соснами.

Если бы ворон ударился о землю, то он бы испустил дух, даже не почувствовав боли, но он упал на верхушку сосны и, выгнувшись дугой, дерево отправило его в соседнюю сосну. А потом с ветки на ветку беспомощным турсуком Каратай упал на ковер сухих иголок. “Жив”, – подумал о себе ворон и подняв голову – сторонясь солнечных, открытых мест, прижимаясь к теням сосен, та, которую он знал как “девушка-Солнце”, прошла мимо Каратая. “Она тоже жива!” – мелькнула удивленная мысль, и черная птица уронила голову, впадая в думы об извилистости житейских дорог.

А Умай даже не заметила ворона, зато вскоре услышала дробь копыт по камням и притаилась за валуном, догадавшись, что выше по горам пери замыкали выходы за хребет Синих гор.

“Когда колдуны пойдут рядами вниз, к озеру, обшаривая каждый куст и камень, меня поймают”, – отчаивалась девушка, не замечая, как из-под валуна выползла змея. Умай следила за мелькавшими выше, среди редеющих сосен, всадниками, а змея, раскачиваясь, наблюдала за испуганной беглянкой.

– Ш-ш-ш… Не бойся меня, – прошептала змея. – Тебе нужно укрыться. Ш-ш… Ползи за мной…

И змея стала заползать в траву, под валун, Умай раздвинула заросли мелкого кустарника: между землей и камнем была узкая щель, в которую можно было пролезть.

Сверху послышались команды и неторопливый перестук копыт. “Пери начинают облаву, – затрепетало сердце, – но лучше смерть от змеи, чем новый плен у пери!” – решилась девушка, пролезла в узкую щель, расправляя за собой примятые кусты, и огляделась. Здесь, за узким входом, было не тесно, пещера, не кончаясь, уходила в темноту. Все ближе топот копыт, уже слышны голоса, дыхание и храп лошадей. Но ловцы прошли дальше, звуки, рожденные ими, замерли, и теперь в тишине, Умай услышала стук своего сердца.