Силуэты в черных шлемах еще двигались по полю сражения. Стражи порядка подошли к джипу Баграта, проверили номера и ничего не сделали.

Алексей оглянулся на здание – оно приняло капитуляцию белыми полотнами жалюзи. Осмотрелся и метрах в ста увидел, как уминают в автобус последних демонстрантов. Трое пихали в салон грузного человека в галоше. Он что-то орал и упирался растопыренными конечностями. Потом наткнулся печенью на черный жезл, съежился и засипел, как надувная кукла, из которой выпустили воздух.

Два милиционера, приняв Алексея за бунтаря, двинулись к нему. Алексей ждать не стал и сам решительно пошел к автобусу, продумывая на ходу вступительную фразу – начало должно быть энергичным, чтобы все поняли, кто тут главный. Замедлил шаг, нащупывая в кармане документ о собственности – без документа они не разберут, кого надо слушать. Подошел сбоку к самому толстому милиционеру – решил, что тот здесь командует.

– Простите, – начал Алексей твердо.

– Тебе, мля, чего? – развернулось к нему широкое лицо.

– Я акционер.

– Да у меня уже три автобуса таких акционеров.

– Вы должны меня выслушать.

– Лезь в автобус, там всех выслушают. – Черная крага больно сдавила плечо. Рация стража порядка нечленораздельно захрипела, и он ослабил хватку.

– Гуляй лесом. – Черная рука оттолкнула Алексея в сторону.

– Как акционер я обязан… – продолжил Алексей, отступив на всякий случай пару шагов к скверу. – Как гражданин… и как порядочный человек.

– Мля, ты сначала сам реши, кто ты. – Собеседник развернулся к Алексею широкой спиной с надписью «Милиция». После влез на подножку, поговорил в рацию. Двери закрылись, колонна тронулась. Алексей сделал еще пару шагов к скверу, обернулся на автобусы, отметил краем глаза Баграта в распахнутом окне – тот по рации командовал зачисткой недовольных.

Алексей подобрал чьи-то разбитые очки. Побежал за удаляющейся колонной. Заорал в никуда: «Вы не имеете права!» Поднял с газона вывернутый кусок дерна, вместе с оправой бросил вслед автоколонне. Задохнулся. Постоял, упершись грязными руками в новые брюки, размазал влагу по потному лицу. Снова побежал. Перешел на быстрый шаг. Остановился и посмотрел назад – погони не было.

Город укорачивает человека на расстояние от переносицы до горизонта. Отбирает перспективу. Лишает взгляд свойства бесконечности. Загнанный в отсеки комнат, глаз топчется по стенам, крошится деталями интерьера, запутывается в клубок. Разбежавшись в желобе проспекта, взор кромсается на лоскуты острыми углами рекламных щитов, с разгона разбивается об отбойник небоскреба.

Взору в городе пойти некуда. Глазам в толпе тесно, они ныряют вниз. Натеревшись до красноты о серый наждак асфальта, поднимаются по спинам прохожих, ищут разнообразия во встречном потоке лиц и тут же опадают, подрезанные прищуром подозрительных век.

Пространство мегаполиса разбито на короткие отрезки: от дома до магазина, от магазина до метро. Вакуумный шприц метрополитена протягивает по подземным туннелям сосисочные гирлянды в натуральной металлической оболочке. Спрессованные вагонами люди не жаждут единения. Нормальный пассажир желает отлепиться от рыхлого, кислого, с острыми костями локтей человеческого холодца. Состоятельные горожане консервируют личное пространство в порционной жестяной упаковке. Но в машине вместо подвешенной за поручень влажной подмышки в нос водителя упирается кудрявыми испарениями выхлопная труба грузовика. Именно в часы пик, в бесконечных пробках придумывал Алексей, как замечательно и бесконечно будет жить вдали от колючего ошейника МКАД.

В деревне все наоборот. Пространство шероховато, но монолитно. Взгляд прыгает на жирных гребнях пашни, обтекает тощие жерди ограды, процарапывается по плоским пикам трав. Дальше шероховатости пейзажа растушевываются законами перспективы, и трение о мелкие детали взора не тормозит. Разогнавшись до скорости света, глаз сшивает мироздание в единое лоскутное полотно. Оттолкнувшись утром от тугого восточного горизонта, око может бесконечно скользить по монотонному пейзажу, пока не упрется в оранжевый занавес заката.

За закатом наступает ночь. Про деревенскую ночь – густую, непроглядную, жутковатую – Алексей до переезда сюда ничего не знал.

Деревенские сумерки скатывают рулон горизонта к наблюдателю, как нерадивый муж пинает ковер. Пропадает перспектива, пейзаж становится плоским. Размытые контуры передвинуты от горизонта к забору. В безлунные ночи темнота перехлестывает через ограду и заклеивает окна черным бархатом. В такие вечера Алексею казалось, если он захочет выйти, то вязкая темнота не позволит отворить дверь. В дни черного новолуния Алексей хотел сбежать в столицу. Вспоминал, что после заката город совсем другой.

Город ночью щедрый. Пространство, одолженное у человека при свете, город ночью возвращает сполна. Раздвигает горизонт до далеких огней телебашни. Запаляет свечи небоскребов, воткнутые в маслянистые ломти кварталов. Приставляет косые подпорки прожекторов к шпилям сталинских высоток.

Ночной мегаполис похож на освежеванную тушу. Вывернут наружу. Выставил внутренности напоказ. На максимум выводит контрастность в витринах бутиков. Высаживает ярких женщин за окнами ресторанов. Оживляет шторы квартир силуэтами людей, обнаженных до полутени.