– Какой? – спрашиваю едва слышно.

– Позволил им усыпить Норда.

Более Дрэйк ничего не добавляет, но невысказанные вслух сомнения повисают между нами пеленой холодного дождя.

Он не уверен, что удастся разбудить Нордана. У нас нет неограниченного количества времени, чтобы искать и пробовать способы пробуждения, нам нечего предложить Рейнхарту в обмен на нужную информацию, у нас нет средств и возможностей, чтобы выведать необходимое силой или хитростью. Рейнхарт не будет бездействовать вечно, не оставит нас в покое, а сбежать из империи с телом на руках, мало отличающимся от трупа, вряд ли возможно.

Несколько минут тяжёлого молчания, и я встаю со второго кресла напротив Дрэйка. Мужчина поднимается следом, я собираю листки со схемами.

– Давай завтра повторим, хорошо? Хочу сегодня лечь спать пораньше.

– Конечно, – Дрэйк обошёл письменный стол, проводил меня до двери. – Доброй ночи, – традиционный ныне поцелуй в уголок губ, моя улыбка ответом.

– Доброй ночи. Постарайся тоже поспать.

Я поднялась в спальню, включила лампу на тумбочке возле кровати. Бросила привычный внимательный взгляд на Нордана – неподвижное тело, словно застывшие во льду черты лица – и положила бумаги на столик перед окном, к другим схемам и своим записям.

– Валерия желает видеть меня на балу по случаю прибытия жениха, принца из Альсианы, – регулярно читая вслух письма, я перестала пугаться собственного голоса в тишине комнаты, перестала бояться разговаривать с тем, кто не ответит и почти наверняка не слышит. – Все полагают, что приглашение может быть ловушкой Рейнхарта, и я тоже так считаю, но заковырка в том, что особам королевской крови, даже пока лишь наследникам, даже ещё не коронованным, не отказывают. Знаю, ты бы сказал, к Диргу приказы этой несостоявшейся феи, однако если за приглашениями не стоит Рейнхарт или Катаринна, то мне не хотелось бы обижать Валерию и лишаться её возможного покровительства.

Сложенное аккуратно одеяло лежало на моей половине кровати, и я устроилась прямо на нём, прижалась к боку Нордана.

– Мне кажется, Дрэйк готов опустить руки, – призналась я тихо, после короткой заминки. – Или не то чтобы опустить, но, возможно, он считает нерациональным в складывающейся ситуации тратить время на твоё пробуждение и потому намерен отложить его на некоторый срок. Не подумай, будто Дрэйк пытается полностью забрать меня себе, воспользоваться твоим отсутствием… я по-прежнему провожу с тобой больше времени, чем с ним, и отношения наши не сильно отличаются от того, что было три года назад, – я приподнялась на локте, всмотрелась в лицо Нордана.

И, повинуясь порыву неожиданному, отчаянному, безнадёжному, прикоснулась своими губами к его.

Замерла, ожидая ответа, чуда, чего-нибудь.

Ничего. Даже искры тепла в теле, подобном холодной мраморной статуе.

Я отстранилась, чувствуя, как слёзы жгут глаза. Ничего. Опять. И снова. Кажется, сейчас я одинока, несмотря на присутствие обоих мужчин и друзей, несмотря на надежду, посеянную моей слепой верой в будущее счастливое, светлое. Более одинока, чем ночами в общине, потому что присутствие мужчин номинально, а друзья не могут ничем помочь. Дрэйк прав: забрать Нордана из подземелья полдела, разбудить его куда сложнее.

Если вообще возможно.

Дрэйк прав, всегда прав. А я только мешаюсь под ногами, путаю его планы глупыми капризами. Дрэйк не виноват в усыплении Нордана, виновата я. Надо было слушаться Дрэйка, не истерить, не требовать от него ответа на мои чувства, а уезжать сразу, пока обстановка была спокойной, пока были шире возможности. Не подвергать мужчин неоправданному риску, зная, что привязанности в братстве под запретом. Вероятно, тогда бы Нордан не узнал о дочери, но, по крайней мере, больше шансов, что сейчас он бы жил нормальной жизнью, а не блуждал в бескрайних сновидениях. Я говорила Нордану, что люблю его, а сама подвела. Думала лишь о себе, маленькая эгоистка, никогда прежде не видевшая мужского внимания. И вдруг сразу двое импозантных мужчин, готовых на всё ради меня, тройная привязка навсегда, внезапная свобода от унизительного клейма рабыни, вместо жалкого статуса наложницы – гордый титул любимая, своя женщина. Закружилась голова у наивного тепличного цветка, вообразила себя невесть кем, позабыв совершенно, что в первую очередь платить за обретение пары будут мужчины, обязанные защищать меня.

Они и заплатили.

Всхлипнув, я села, растёрла слёзы по щекам.

– Я такая дура, – собственный голос прозвучал сипло, чуждо в тишине комнаты. – Норд, прости меня… Это я во всём виновата, я подставила тебя и Дрэйка, привязала вас к себе, стравила, заставила терпеть друг друга… И усыпили тебя из-за меня… П-прости меня, пожалуйста… – я уткнулась лбом в грудь Нордану, давясь глухими рыданиями, вздрагивая от ужаса осознания.

Это не ошибка Дрэйка, это моя вина, только моя…

Что я скажу Эстелле, когда вернусь к дочери, когда она станет старше? Твоего папу усыпили из-за глупости твоей легкомысленной мамы? И, быть может, поэтому ты никогда его не увидишь, во всяком случае, бодрствующим, не заговоришь с ним, не будешь сидеть на его коленях, читая вместе с ним сказки?

Горячие слёзы текли и текли, от каждого судорожного всхлипа бросало в жар. Я подняла голову, едва различая оставленное мокрое пятно на белой рубашке мужчины, едва понимая, что делаю, и потянулась вновь к неподвижным губам. Ещё один раз… просто так… вреда ведь не будет, да?.. Я многое готова отдать лишь за то, чтобы он проснулся. Готова поделиться своей жизнью, теплом…

Сиянием.

Мысль несложная, очевидная даже. Однако прежде я не думала применять собственный дар к Нордану, мне не приходило это в голову, как не посещают порой озабоченный поисками ответов разум самые элементарные, незатейливые решения. А сияние материализуется послушно, окутывает меня не привычной освежающей прохладой, но мягким убаюкивающим теплом. Зажмурившись по-детски, я снова целую Нордана, однако успеваю заметить краем глаза, что вуаль сияния вокруг не призрачно-серебристый лунный свет, а медовое золото янтаря. Я не хочу, не буду сейчас думать об этой странности, она появляется и растворяется в затуманенном сознании. Ощущаю, как тепло уплотняется из тончайшего кружева вуали в тяжёлый бархат жара, как он накрывает меня и Нордана, заглушает шаги вдали, неразборчивые голоса, стук двери. Сам мир отступает деликатно, оставив нас вдвоём.