Как и в прошлый раз, она открывает дверь, не дав стихнуть звонку. Сегодня на Джемме хлопковая блузка и синие брюки в обтяжку — и то и другое подчеркивает гибкость ее тела. Она целует меня, вешает мою куртку на крючок, проводит в гостиную. Дом ее чист и опрятен, и, как и в моей квартире, здесь явственно отдает одиночеством. Разного рода мелочи, обычно накапливающиеся у супружеских пар за годы совместной жизни, — фотографии, сувениры, подарки — в нем отсутствуют.

Я прохожу следом за Джеммой на кухню и ставлю на разделочный стол, рядом с миской салата, бутылку вина — хорошего, как я надеюсь.

— Как ты догадался, что потребуется именно красное? — спрашивает она, заглядывая в духовку. Оттуда вырываются ароматы розмарина и чеснока.

— Ну, вообще-то я едва не купил и белое тоже, но решил, что ты подумаешь, будто я склонен к излишествам. Что там, в духовке?

— Жареный барашек по-итальянски. Ты ведь любишь баранину, правда?

— Люблю, — отвечаю я. — А запах какой!

Мы выпиваем по бокалу вина, болтаем о том о сем — разговор наш начинается с того места, на котором мы прервали его вчера. Я замечаю в сушилке кофейную чашку с эмблемой «Патриотов».

— Не знал, что ты поклонница футбола, — говорю я.

— А, ты о чашке. Не такая уж и поклонница. Чашку мне подарили. А ты любишь футбол?

— Расследовал как-то раз дело, связанное с обслуживающим персоналом бостонской команды, и получил за это пару дармовых билетов. Но до конца игры досидеть не смог.

Джемма протягивает мне тарелки, вглядывается в мое лицо, — похоже, ее насторожила резкость, с которой я произнес последнюю фразу.

— Все-таки, — говорит она, — иметь в послужном списке такое расследование, наверное, хорошо. В Бостоне оно, должно быть, получило широкую огласку.

— Широкая огласка — это не такая уж и радость. Чертовы репортеры. — Я рассказываю о моем разговоре с малым из «Бангор дейли ньюс», о намеке, который он себе позволил. От одной только мысли о нем я закипаю, меня бросает в жар, кожу начинает покалывать, точно иголочками. — Фактически он сказал, что я не выдерживаю напряжения и, того и гляди, сломаюсь. Сукин сын!

— Такая у него работа. Да не так уж и много он сказал.

— Ну, сейчас оно, может, так и выглядит, но в ту минуту ощущалось совсем иначе. Сволочь!

Джемма пожимает плечами, резкая смена моего настроения явно удивляет ее.

— Скорее всего, он не имел в виду ничего дурного.

— По-моему, они просто не понимают, что это такое! — Я, уже утратив способность сдерживать гнев, едва не срываюсь на крик. — Я по нескольку часов кряду общался с психопатом. После приезда сюда я тратил все свободное время на чтение полицейских рапортов и отчетов. Затем мой подозреваемый сбегает прямо у них из-под носа, и все они смотрят на меня так, точно это моя вина. И не устают повторять, что я, похоже, сломался. Если бы они не грызли мне спину и оставили, к чертям собачьим, в покое, все было бы хорошо.

— Они просто встревожены. А ты выглядишь немного…

— Немного что? И ты начинаешь петь ту же песню? Вот и Дейл приставал сегодня ко мне, твердил, что мне не стоит принимать лекарства. Как будто он что-нибудь в этом понимает!

Взгляд Джеммы становится растерянным:

— Алекс, что с тобой? Я всего лишь сказала, что мне тревожно за тебя. Прости, если тебе это неприятно.

— Тревожно за меня? Это почему же? Ты думаешь, со мной что-то неладно? Встаешь на их сторону, так, что ли?

— Вообще-то да, — отвечает Джемма. — Слышал бы ты себя сейчас!

— А, тебе не нравится то, что я говорю?

— Мне не нравится, как ты это говоришь! — быстро-быстро моргая, отвечает она.

Я вижу, что она озадачена и испугана, но мне на это уже наплевать.

— А как, по-твоему, я должен говорить? Покажи, я послушаю, — рычу я.

— Алекс, перестань.

— Перестать? Да, конечно, почему бы и нет? Перестать тревожить тебя, чтобы ты перестала меня доставать. Хватит с меня твоей чуткости и заботы! Спасибо за прекрасный вечер! Всего наилучшего!

С этими словами я вылетаю из ее дома, оставив позади сбитую с толку женщину со слезами на глазах, женщину, которую я обидел до глубины души, уж в этом я нисколько не сомневаюсь. Когда я добегаю до конца подъездной дорожки, приступ безумия заканчивается. Я прислоняюсь к машине, утыкаюсь лбом в ее крышу и пытаюсь понять, что за чертовщина на меня накатила. Мне следует вернуться в дом и извиниться. Но поверит ли она в искренность моих извинений? И кому от них станет легче?

Я забираюсь в машину, сообразив при этом, что моя куртка осталась висеть в прихожей Джеммы. На мне одна лишь рубашка с короткими рукавами, мне холодно, но, пожалуй, это самое малое, чего я заслуживаю. Я бросаю последний взгляд на ее дом, включаю мотор и уезжаю.