К одиннадцати я успеваю не только вернуться в Уинтерс-Энд, но и бросить машину у отеля и сейчас нахожусь в баре «У Ларри» на северной окраине города — это излюбленное место дальнобойщиков и рабочих, отправляющихся на заготовку леса. Я провел здесь уже два часа, понемногу напиваясь, пытаясь смыть спиртным то, что вызвало эту бурю у Джеммы. И мне захотелось поиграть в бильярд, вдруг это позволит умерить мою агрессивность. И захотелось подраться с парой дальнобойщиков, чтобы они вышибли из меня дух вместе со всякой дрянью.

Первый и второй шаги успешно завершены. К осуществлению третьего я приступаю, когда, вернувшись из уборной, вижу, что мой табурет у стойки бара занял здоровенный, потный мужик в клетчатой рубашке и джинсах, в штанины которых легко вошло бы по дереву. Позже я сообразил, что мог бы выбрать в качестве вступительной реплики нечто более тактичное:

— Убери задницу с моего табурета.

Мог бы, да не выбрал.

Мужик медленно поворачивается, чтобы взглянуть на меня. Темные волосы, редеющие на висках. Потные, покрытые щетиной щеки, свисающие по сторонам от подбородка. Им вторит, свисая поверх поясного ремня, живот.

— Что? — скорее хрюкает, чем произносит он. За его спиной я вижу у бильярдного стола двух парней, явно проявляющих интерес к нашей беседе.

Я наклоняюсь, пошатнувшись, к уху толстяка и говорю, намного громче:

— Убери свою поганую задницу с моего табурета!

Мужик встает. Он на пару дюймов ниже меня, но обладает несомненным весовым превосходством.

— У тебя слишком большой рот, приятель.

— Твоя задница в два раза больше. Ты чем зарабатываешь на жизнь — пышки в пекарне дегустируешь?

Дружки толстяка подходят и встают по бокам от него.

— По-моему, ты перебрал, — сообщает один из них, тот, что потоньше, прихвативший с собой бильярдный кий.

— Ага, иди подыши свежим воздухом, — говорит номер три.

Сквозь клубящийся в моих глазах туман я различаю, что наш квартет уже стал центром всеобщего внимания. Справа от меня бармен склоняется над стойкой и говорит:

— Хватит, приятель. Иди отсюда и проспись.

Я не двигаюсь с места, и он начинает обходить стойку, чтобы вышвырнуть меня из бара. Но я не свожу глаз с трех клоунов.

— Ну, давайте! Чего вы ждете? — рычу я.

И в то мгновение, когда они, похоже, решают, что моя показная храбрость не составляет повода для беспокойства, с другого конца бара доносится крик:

— Управление шерифа! Кончайте, ребята, или каждый из вас заночует в камере!

Все замирают, и сквозь толпу завсегдатаев бара проталкивается Дейл.

— Полегче, Алекс, — говорит он мне. Потом поворачивается к прочей публике и рявкает: — Все, расходитесь. У вас что, выпивка закончилась?

Я вздыхаю:

— Привет, Дейл. Откуда ты взялся?

Мы садимся за столик, заказываем по пиву. Бармен колеблется, он не уверен, что мне стоит пить еще, однако Дейл кивает ему.

Он делает большой глоток «Будвайзера».

— Мне позвонила Джемма Ларсон. Сказала, что ты как-то странно себя ведешь. Попросила найти тебя. Я заглянул в отель, в «Лесопилку», потом приехал сюда.

Я проглатываю сразу четверть бутылки, верчу ее в руках, рассматриваю игру света в стекле. Верчу, верчу. И наконец жалость к себе берет во мне верх над гневом.

— Я все испортил, Дейл. Как обычно.

Дейл на мгновение задумывается, снова отпивает пива.

— Если ты и испортил что-то, так не больше, чем каждый из нас. И ты уже не старшеклассник, значит, сможешь сам во всем разобраться. Отправляйся домой, выспись, а завтра обдумай все на ясную голову.

— Я не смогу заснуть. Оставил таблетки в куртке.

Дейл поднимает меня на ноги:

— Хочешь верь, хочешь не верь, но галлон-другой пива ничем не хуже любого снотворного. Пошли. Я подвезу тебя до гостиницы.

Когда я наконец валюсь в постель, сон приходит ко мне быстро, но оказывается гостем неусидчивым и каким-то раздробленным. И пока длится ночь и действие спиртного ослабевает, промежутки бодрствования становятся все более резко выраженными и неприятными.

Во время одного слишком короткого периода забытья я обнаруживаю, что стою в коридоре «Святого Валентина» и пытаюсь проморгаться, потому что знакомое мне заросшее плесенью и заброшенное настоящее оказывается полупрозрачным и сквозь него проступают, подобно жутковатому второму слою кожи, яркие краски стен и чистого линолеума прошлого.