Облачившись в темно–зеленый костюм из ирландской саржи, я пришел в «Токатлиан» около часа. Ресторан занимал нижний этаж частного отеля (Мерси упоминала о его сомнительной репутации) и был недавно перестроен в персидском стиле, с преобладанием зеленых, желтых и красных мозаик. Я так и не узнал, принадлежало ли заведение армянину по фамилии Токатлиан до сих пор. Управляющий оказался голландцем. Мистер Олмейер [70] совершил какое–то преступление или нарушил какие–то порядки в Ост–Индии и не мог возвратиться в Голландию. За огромными зеркальными окнами ресторана я увидел множество предпринимателей–левантинцев, офицеров полиции союзников, дипломатов, журналистов, явно зажиточных русских эмигрантов. Оркестр негромко играл танго в дальней части зала, за пальмами в горшках. Так выглядели фойе респектабельных кинотеатров, которые мы посещали, когда фильмы еще были стоящими, правдивыми и заслуженно популярными. Метрдотель во фраке подошел ко мне, поклонился и спросил, заказал ли я столик. У меня встреча с баронессой фон Рюкстуль, пробормотал я, вглядываясь в заросли папоротников и пальм. Тут мне удалось разглядеть баронессу, сидевшую за столиком во второй галерее, наверху. Официант, еще раз поклонившись, предложил проводить меня к ней, но я поблагодарил его и сам пересек ресторан. Прекрасная голова Леды наклонилась, когда она что–то проговорила, обращаясь к высокому человеку, одетому в строгий сюртук и темные брюки. Улыбнувшись, он застыл возле ее стула. Мужчина был довольно обаятелен и, очевидно, демонстрировал армейскую выправку. Я почти с удовольствием почувствовал муки ревности. Это заставило меня понять, что я все еще сохранил интерес к баронессе. Поэтому встреча прошла не так тяжело, как я опасался. В коричневом бархатном платье и ожерелье из фазаньих перьев женщина выглядела очаровательно — пасторально–аристократическая пастушка восемнадцатого столетия. Когда я поднимался по лестнице, она увидела меня и радостно взмахнула рукой в перчатке. Баронесса представила меня своему спутнику. Граф Синюткин казался слегка смущенным. Я заподозрил, что он хотел уйти до моего прихода.

— Но, возможно, вы уже встречались в Москве? — спросила она.

Я сказал, что никогда не бывал в Москве, но мужчина смутно казался мне знакомым. Граф заметил, что тоже как будто встречал меня. У него было приятное открытое лицо, которое совсем не портил шрам, тянувшийся от правого угла губы по скуле. Действительно, шрам подчеркивал то, что в противном случае, выглядело бы как довольно обыкновенная симпатичная внешность. Манеры нового знакомого показались мне скромными, голос звучал мягко и немного печально. Я счел графа привлекательным. Моя ревность угасла. Я принес извинения баронессе за то, что не смог связаться с ней накануне вечером, сославшись на встречу с британскими военными, а потом пригласил графа присоединиться к нам. Он заколебался.

— Пожалуйста, всего на несколько минут!

Баронесса просто демонстрировала хорошие манеры. Очевидно, она предпочла бы остаться со мной наедине.

И мы втроем сели полукругом за мраморный стол и заказали изысканные американские коктейли. Нас заинтриговали странные названия и причудливые сочетания напитков. Потом молодой граф внезапно улыбнулся и нерешительно заметил:

— Полагаю, мы однажды встречались в «Агнии». В Петрограде.

Это означало, что он был одним из молодых либеральных сторонников Керенского. Несомненно, он хорошо знал моего друга Колю.

— Конечно, вы знали Петрова? — Я всегда был счастлив поговорить о Коле.

— Очень хорошо. Мы служили в одном департаменте. — Синюткин оживился. — Когда Ленин начал биться за власть, Коля посоветовал мне уехать из Петрограда. Он умел предугадывать…

— Мы с ним разделяли интерес к будущему, — сказал я. — Вы, случайно, не слышали, как он умер?

Синюткин удивился:

— Кто вам сказал, что он умер?

— Его кузен Алексей. Мы летали вместе. Он очень переживал смерть Коли.

— После Октябрьского переворота Коля затаился. Мы с ним в течение нескольких месяцев скрывались в Стрельне. Потом к нему присоединились сестры, и все они добрались до Швеции по морю. Я получил от него письмо немногим больше месяца назад. Он жив, господин Пятницкий.

Поначалу я подумал, что вся эта история — город, его удовольствия, моя баронесса — была частью лихорадочной фантазии, которая посетила меня на борту «Рио–Круза»! Потом я впал в истерическое состояние — радость смешалась с недоверием. Я оплакивал князя Николая Федоровича Петрова с тех пор, как его пьяный кузен направил самолет в море близ Аркадии. Если бы я не находился в шоковом состоянии после известия о смерти Коли, то, вероятно, вообще никогда не сел бы в самолет. Постепенно я все понял. Мой дорогой друг был в безопасности. Он по–прежнему где–то отпускал свои обычные прекрасные шутки и наслаждался жизнью, как всегда.

— Потрясающе! Вы знаете, где он теперь?

— Он был в Берлине, но писал, что поедет в Париж, а может, и в Нью–Йорк. «Правительство в изгнании» оказалось еще одним фарсом. Он написал, что принимал участие во множестве подобных фарсов. Возможно, он пошутил, но все же речь шла об эмиграции. Он собирался преподавать русский еврейским радикалам в Америке.

Баронесса от души расхохоталась. Она коснулась моей руки:

— Никогда не видела вас таким веселым, Максим Артурович. Ну что, рады, что я вас познакомила?

— Навеки благодарен! — Чтобы отпраздновать новость, я заказал еще три коктейля. — Вы даже не можете представить, мой дорогой граф, как много значат для меня ваши новости.

— Очень рад. Коля славный малый, ужасно веселый, что бы с ним ни происходило. Вы, вероятно, сможете с ним связаться через общество эмигрантов. Но я с удовольствием отыщу для вас его последний адрес.

— Вы очень любезны. — О хороших манерах я не забывал. — А что вас привело в Константинополь, граф?

— Разные дела. Нечто вроде разведки. Еще переводы. К счастью, я в кадетском корпусе изучал турецкий, теперь это пригодилось. Сам я бежал через Анатолию — меня призвали красные, им были нужны офицеры.

— Собираетесь двигаться дальше?

— Нужно посмотреть, как пойдут дела. Конечно, многие хотят присоединиться к добровольцам, но, к сожалению, я не верю нашим нынешним лидерам и их политике. Я поддерживал Керенского. Я остаюсь республиканцем. Возможно, я вернусь, когда Ленин и Троцкий успокоятся.

Он пожал плечами и начал пристально разглядывать заполненный фруктами фужер, который поставил перед ним официант. Думаю, мой вопрос смутил Синюткина.

Баронесса нарушила тишину:

— Что ж, кто–то из вас, господа, должен подыскать мне новое жилище. Семья, в которой я живу, симпатизирует немцам. К русским они относятся не очень хорошо. Последние двадцать четыре часа они не переставая жаловались на нового султана. Очевидно, Абдул–Хамид был по сравнению с ним святым, хотя и топил своих гурий в Босфоре. У немцев есть странная способность — отыскивать у тиранов превосходные качества. Шестое чувство, недоступное всем прочим. Мне с ними скучно, Максим Артурович. Меня нужно спасти как можно скорее.