Она ухитряется улыбнуться.

— Донесёшь? Ты — кожа да кости!

— Ничего! Ты ведь, тоже пушинка!

Просунув одну руку под коленки, другой — взявшись за талию, пытаюсь её поднять.

Она оказывается совсем не пушинкой. Кто мог подумать, что облака такие тяжёлые!

— Не нужно… Я сама. Просто подставь плечо.

Иду и считаю шаги. Так легче, когда в голове только цифры. Левой рукой прижимаю котёнка, правой — обнимаю за талию Облако.

Сколько раз, засыпая, я об этом мечтал. Пройтись вот так, вечерком, по горной дороге с любимой. Сейчас, когда сбылись мечты — никаких «этих» чувств. Лишь радость оттого, что дорога — гладкий асфальт.

Котёнок время от времени выпускает когти, и они впиваются в руку. Облако пахнет кислятиной и потом. Сильно… И воздух уже не прозрачен, он тоже воняет. В небе клубятся зловещие чёрные тучи. Тихо шурша, оседает тяжёлая пыль. Стараюсь не думать о том, сколько в этих острых крупинках активных частиц. Встроенный в часы дозиметр я отключил, чтобы Облако лишний раз не пугать. Теперь на дисплее, сдвинутом на тыльную сторону запястья, щёлкают цифры — расстояние до входа в лабораторию: 1543, 1542, 154…

Неожиданно я понимаю, что не только не устаю, но шагать становится легче.

Девчонка! Она опирается на меня меньше и меньше.

Будто услышав мысли, Облако отстраняется:

— Дальше сама. Мне уже лучше, только кружится голова.

Я осторожно её отпускаю и стою рядом, в готовности прийти на помощь, пока она делает первые самостоятельные шаги.

— Кирилл! Всё нормально, пошли!

На всякий случай беру её руку.

Какая горячая!

Под ногами хрустит белёсая пыль, вдалеке полыхают зарницы и до ушей доносится рокот.

— Кирилл… Пора доставать плащ.

Плащ? Дьявол!

От расстройства, я замираю, как вкопанный. Сколько раз мне вдалбливали правила выживания после ядерного удара!

— Кирилл? — она останавливается, заглядывает в глаза, не в силах поверить. — Ты чего? Ведь он всегда в форме, в кармане!

— Выложил… — бурчу я в ответ. — Нагибаться мешал…

— Мешал? Тонюсенький фуллеритовый плащ? Эх, ты… Ладно, своим поделюсь.

— Нет. Не нужно. Он маленький, только оба намокнем. Надевай сама.

— Это не обсуждается! — она разворачивает оранжевую ткань. — Не намочи Котёнка!

Грохочет всё ближе. Молнии режут небо на части, бьют вокруг нас, в деревья и скалы.

В пыль падают первые капли. Следующие плюхаются на нас — огромные и тяжёлые. По лицам стекает чёрная маслянистая жидкость, на дождевую воду похожая меньше всего.

Когда дозиметр выключен, жить не так страшно. Поглощённую дозу посмотрим потом.

— Кирилл, быстрей! — она накидывает ткань. Прижавшись друг к другу, мы бежим под деревья. Усаживаемся возле ствола, и, крепко обнявшись, укутываемся плащом. Прятаться от грозы под высоченными соснами не слишком умно, но громоотводом стоять по центру пустынной дороги не лучше.

Голова к голове, нос воткнулся в её плечо. Разглядеть можно только рубашку, топорщащуюся от острой подростковой груди, да кусочек земли, усыпанный сухими сосновыми иглами.

Мы молчим. Я слушаю наше дыхание и прерываемый громовыми раскатами шорох дождя. Изредка мяучит Котёнок.

Как хочется пить!

Пытаюсь лизнуть сухим языком воспалённые губы. Ничего не выходит: язык, точно камень.

А вокруг потоки дождя. Журчит драгоценная влага… Едва получается себя удержать и не глотать убийственную чёрную воду.

Мутит сильней и сильней… А наши, укрытые плёнкой тела, так воняют!

Чёрт! Надо как-то держаться! Не хватало ещё, чтобы меня стошнило на Облако!

Почему мы так пахнем? Разве это нормально? Мы же мылись вчера, после тренировок! Пот должен разложиться, чтобы начать так вонять!

Может, дело в гормонах? Адреналин… Запах страха…

Или нет никакого запаха, как не было искр — его выдумал повреждённый мезонами мозг?

Интересно, что чувствует Облако? Так же мучается от вони?