Шрифт:
Мы теперь знаем больше, чем самые влиятельные «действующие лица» того времени. Мы знаем, чем все кончилось. Мы намного больше знаем об окружающем мире. Знаем, например, что надежно установленный механизм квантовых корреляционных связей может объяснить практику получения Откровений с самого Верха (эта тема освещается в третьей части, а про Откровения речь пойдет уже в четвертой главе второй части). Все это позволяет нам переосмыслить некоторые вещи, с иных позиций посмотреть и на Распутина. Так, становится понятной его роль. Это был человек, который представлял народ перед монархом (все-таки монархия в России не была беззубой английской) в критический момент истории государства и монархии. Именно Распутин, а не безответственный парламент говорунов. Здесь все было важно: что Распутин из сибирской глубинки, что он малообразован, что крепок телом и обладает сильной волей, может неограниченно пить и не пьянеть, прилипчив к женскому полу. По своему поведению он отнюдь не святой, что-то в нем от Пугачёва или Стеньки Разина. Получается обобщенный портрет русского мужика того времени. Но плюс к тому: дар исцеления, дар воздействия на людей, дар получения Откровений. Представьте себе такого советника при царе. Нужны ли другие? Нужен ли двор в целом с его интригами, своекорыстием, с мощной партией войны? Царь и царица это понимали. И этот советник говорит всем подряд и царю в первую очередь: война – это беда, Христос не разрешает убивать людей. Распутин подставился, и партия войны обвинила его в измене. Он стал жертвой удивительного по своему составу заговора: царственных особ (князь Юсупов, которого Распутин лечил!) и недалеких думцев (Пуришкевич и др.). Распутина убили, а вслед за ним пала и монархия.
Конечно же, не Распутин развалил монархию в России. Она прогнила изнутри, и только необычные средства, адекватные состоянию агонии государства, могли ее спасти. Спасителем мог стать Григорий Распутин. Однако на этот подвиг у него не хватило сил.
Но, если бы удалось не вступить в войну, оставались внутренние проблемы, которые требовали незамедлительного решения. Агония государства поставила на грань гибели православную церковь, которая давно стала сиамским близнецом монархии. И если царь заметил Распутина и выделил его, то другого кандидата в спасители он не заметил. Им был Лев Толстой.
В нашей атеистической стране принято потешаться над религиозными исканиями Льва Толстого. А ведь он был подлинным властителем дум российской, да и не только российской, интеллигенции. Написав «Войну и мир» и «Анну Каренину», он занял совершенно исключительное место в литературе. Но литературной известности ему было мало. Вернее, она перестала его интересовать. Ему хотелось переустроить жизнь людей на новых началах. Какими эти начала должны были быть? Всю оставшуюся жизнь Толстой занимался исключительно проблемами религиозно-философского плана. У него есть, по крайней мере, две книги, страниц по тысяче каждая, которые содержат изложение его символа веры. Это «Четвероевангелие» (соединение и перевод четырех канонических Евангелий) и уже упоминавшийся «Круг чтения». Если человек гениален, то обычно это проявляется во всем – в достижениях и ошибках. У него было много сторонников и последователей. Некоторые толстовские «колхозы» уцелели даже в огне революции. В чем суть учения Толстого? Полистаем вступление, предваряющее «Четвероевангелие».
Приведенный разумом без веры к отчаянию и отрицанию жизни, я, оглянувшись на живущее человечество, убедился, что это отчаяние не есть общий удел людей, но что люди жили и живут верою.
Я не мог разумом выяснить себе этого смысла. Я постарался устроить свою жизнь так, как жизнь верующих, постарался слиться с ними, исполнять все то же, что они исполняют в жизни и во внешнем богопочитании, думая, что этим путем мне откроется смысл жизни. С одной стороны, мне более и более открывался удовлетворявший меня смысл жизни, не разрушаемый смертью; с другой стороны, я видел, что в том внешнем исповедании веры и богопочитании было много лжи. Внутренний разлад мой дошел, наконец, до того, что я не мог уже умышленно закрывать глаза, как я делал это прежде, и должен был неизбежно рассмотреть то вероучение, которое я хотел усвоить. И вот изучение это привело меня к убеждению, что та вера, которую исповедует наша иерархия и которой она учит народ, есть не только ложь, но и безнравственный обман. В православном вероучении я нашел изложение самых непонятных, кощунственных и безнравственных положений, не только не допускаемых разумом, но совершенно непостижимых и противных нравственности, и – никакого учения о жизни и о смысле ее. Другие оспариваемые вероучения оказались такими же, как и то православное, которое их оспаривало. Одни еще нелепее, другие менее нелепы, но все вероучения одинаково утверждали положения непостижимые и ненужные для жизни и во имя их отрицали друг друга и нарушали единение людей —главную основу христианского учения [8] . Каждая говорит одно и то же: «Наша церковь истинная, святая, соборная, апостольская, вселенская. Писание наше святое, предание святое. Иисус Христос есть глава нашей церкви, и дух святой руководит ею, и она одна преемственно выходит от Христа Бога». Причина разделения христиан есть именно учение о церкви, учение, утверждающее, что Христос установил единую, истинную церковь, которая по существу своему свята и непогрешима и может и должна учить других. Не будь этого понятия «церкви», не могло бы быть разделения между христианами.
8
В цитатах везде, где нет особой отметки «курсив мой. – И. Ч.», выделения сделаны в соответствии с первоисточником.
Как написано, читатель! Какие слова подобраны! Какая внутренняя смелость в поиске истины! Здесь вспоминаются слова Христа, приведенные в Евангелии от Иоанна: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными». Далее в том же вступлении Лев Толстой пишет:
Меня самого к вере привело отыскивание смысла жизни, то есть искание пути жизни, как жить. И, увидав дела жизни людей, исповедовавших учение Христа, я прилепился к ним. Таких людей, исповедующих делами учение Христа, я одинаково и безразлично встречаю и между православными, и между раскольниками всяких сект, и между католиками и лютеранами; так что, очевидно, общий смысл жизни, даваемый учением Христа, почерпывается не из вероучений, но из чего-то другого, общего всем вероучениям. Я наблюдал добрых людей не одного вероучения, а разных, и во всех видел один и тот же смысл, основанный на учении Христа. Во всех тех разных сектах христиан я видел полное согласие во воззрении на то, что есть добро, что есть зло, и на то, как надо жить. И все эти люди это воззрение свое объясняли учением Христа. Вероучения разделились, а основа их одна; стало быть, в том, что лежит в основе всех вер, есть одна истина. Вот эту-то истину я и хочу узнать теперь. Истина веры должна находиться не в отдельных толкованиях откровения Христа – тех самых толкованиях, которые разделили христиан на тысячи сект, а должна находиться в самом первом откровении самого Христа. Это самое первое откровение – слова самого Христа – находится в Евангелиях. И потому я обратился к изучению Евангелий.
А теперь предоставим слово Спинозе:
Учение Евангелия содержит простую веру, а именно веру в Бога и почитание Его или, что то же самое, послушание Его закону. Весь же закон Его только в одном: любить ближнего.
Религиозные искания Льва Толстого закономерно привели его к критике церкви. Критика эта шла у него по двум направлениям. Во-первых он утверждал, что обрядовая сторона христианства зачастую противоречит разуму и требует беспристрастного анализа. Он писал следующее:
Довод церкви о том, что нельзя допустить толкования писания для каждого, чтобы толкующие не заблудились и не распались на большое количество толков, для меня не может иметь значения. Он мог бы иметь значение тогда, когда толк церкви был бы понятен, и когда была бы одна церковь и один толк. Но теперь, когда толкование церкви о сыне Божием и Боге, о Боге в трех лицах, о деве, родившей без повреждения девства, о теле и крови Бога, съедаемом в виде хлеба, и т. п., не может вместиться в здоровую голову, и когда толк не один, а их тысячи, то довод этот, сколько бы его ни повторяли, не имеет никакого смысла. Теперь, напротив, толкование нужно, и нужно такое, с которым бы все согласились. А согласиться могут все только тогда, когда толкование будет разумно.
Во-вторых, он постоянно упрекал церковь в том, что, защищая теоретически принцип любви к ближнему и вытекающее из него непротивление злу злом, церковь на практике поддерживала насильственные действия российского государства – казни преступников и войны. Над его наивностью многие люди до сих пор потешаются. А зря. Сейчас объясню, почему.
Передо мной страшная по своей сути современная книжка. Ее название – «Преступная толпа». Она выпущена Институтом психологии РАН в 1999 году. В числе авторов этого сборника: С. Сигеле – итальянский ученый-юрист, 3. Фрейд – классик психоанализа, В. Вундт – очень известный психолог конца XIX века. Работы, включенные в этот сборник, – старые, но ответов на поставленные в них вопросы нет до сих пор. Основной вопрос: почему действия толпы, непомерно жестокие и кровожадные, совершенно не соответствуют нравственным убеждениям среднего человека из той же толпы? Факт этот сомнению не подлежит. Он иллюстрируется в книге примерами из Великой французской революции, каждый может найти то же самое, обратившись к событиям Февральской революции в России и, тем более, гражданской войны (читай, например, И. Бабеля). А футбольные, религиозные и прочие фанаты? До какого зверства они доходят! По этой самой причине я и сделал свой личный жизненный вывод, о котором упоминал во Введении: остерегайся попасть в любое стадо, потому что коллективный эгоизм опасен незаметным отключением совести. А какова причина столь трагической деформации личности? Одна из версий, предлагаемых в книге: психология толпы подстраивается под образ мыслей малочисленных, но зато отпетых и энергичных мерзавцев. Средние, благонамеренные люди теряют голову и совершают чудовищные преступления, им не свойственные. «По каким законам судить таких заблудших людей?» – спрашивает юрист С. Сигеле. Внятного ответа нет. Но на практике он был. И во времена С. Сигеле был, и в наши времена тоже – двойной стандарт.