Голгофа оказалась здесь же, под сводами этого храма, а мне казалось, что она где-то за городом. Две тысячи лет тому назад Голгофа, действительно, была за городом, но за протекшие столетия город разрушался, возрождался вновь и разрастался. Окрестности застраивались, и постепенно Голгофа оказалась в центре города. На Голгофу можно подняться по лестнице прямо из храма Воскресения. Все Святые Места, связанные с воспоминаниями о крестной смерти и воскресении Иисуса Христа, составляют теперь единый комплекс храмов и алтарей со множеством галерей, ходов и переходов. Голгофы как естественной горы теперь нет. Вся она находится внутри храма. На ее вершине, на том месте, где был распят Спаситель с двумя разбойниками, находится довольно низкий и сумрачный придел Распятия. Алтарь не отделен иконостасом, и престол открыт. Под ним большая серебряная звезда указывает место, где стоял крест Спасителя; по правую и левую стороны от него отмечены места, где стояли кресты разбойников (их места в стороне от престола). Паломники становятся на колени перед престолом, подползают под него и целуют звезду. Так поступил и каждый из нас.

Здесь же, в сохранившейся естественной части скалы, имеется расселина, которая образовалась при землетрясении, произошедшем после возгласа Спасителя: Отче! в руце Твои предаю дух Мой (Лк. 23, 46). Расселина уходит вниз, в глубь скалы, и кончается там, где, по преданию, был похоронен Адам и где находилась его голова. Теперь на том месте придел Адама, куда мы тоже спускались.

На Голгофе, справа от греческого придела Распятия, находится католический алтарь Пригвождения ко Кресту.

Когда мы спустились с Голгофы, день уже клонился к вечеру и нам пришлось отправляться в гостиницу, чтобы немного отдохнуть перед заутреней. В гостинице нам предложили обед, от которого все отказались. Отдых продолжался всего два часа.

Вечером поехали в Патриархию. Там собрались все, кто должен был сопровождать Патриарха в храм. В том же порядке, как и днем, во главе с кавасами, при большом стечении народа, процессия проследовала в храм Воскресения. Прошли в алтарь. В алтаре собралось много духовенства, но мирян, кроме нас, не было. Облачались в алтаре. Архиереям при облачении прислуживали диаконы; иподиаконов нет. Вообще архиереи держатся проще, чем у нас, и во время богослужения для них не создается особая торжественность.

Полунощницу совершал Его Блаженство, Блаженнейший Венедикт. Крестный ход с пением канона «Волною морскою.» направился по тому же пути к Святому Гробу. На этот раз только духовенство в светлых ризах прошло через Царские Врата, а мы – миряне – прошли через северные и присоединились к крестному ходу около солеи. Многочисленные православные паломники, съехавшиеся в Святой Град со всех частей света, местные жители, православные и мусульмане, стояли сплошной стеной, заполнив не только весь храм и ротонду, но также заполнив все галереи и переходы, прилепившись на выступах окон и на лесах, установленных по случаю ремонта. Неудивительно, что охрана, состоящая из солдат арабской армии, с трудом сдерживала такую толпу.

В том месте, где заканчивался проход из храма в ротонду, на особом помосте против Кувуклии был установлен трон Патриарха. Нас, паломников-мирян, разместили на этом же помосте рядом с троном Патриарха. Справа от нас находился хор семинаристов. Греческие семинаристы носят рясы обычного, принятого у греков, покроя с очень широкими рукавами, а на голове особые скуфьи, напоминающие низенькие камилавки. Юноши внешне производят очень хорошее впечатление.

Крестный ход под неумолчный звон колоколов и ударов бил, с пением стихиры «Воскресение Твое, Христе Спасе.» двинулся вокруг Кувуклии. Мы, миряне-паломники, с крестным ходом не пошли, вернее нас не пустили, дабы мы не затерялись в толпе. Семинаристы тоже оставались на месте. Обойдя с большим трудом, по причине скопления молящихся, три раза вокруг Кувуклии, крестный ход остановился у входа в нее. Патриарх прочитал положенное Евангелие и совершил каждение Святого Гроба Господня. Наступила тишина, и в этой тишине из глубины Святого Гроба донеслось глухое пение архиереев, возвещавшее миру весть о Воскресении Христа. Архиерейское пение тропаря почти сразу подхватило духовенство, стоявшее у входа в придел Ангела, а затем хор семинаристов и все молящиеся. Широкой волной разлилось ликующее пение под сводами древнего храма на том месте, где две тысячи лет тому назад совершилось величайшее событие, преобразившее весь мир.

Пропели и мы по-славянски «Христос воскресе.»

Блаженнейший Патриарх занял свое место, и радостно-торжественное богослужение совершалось в своем обычном, освященном веками порядке. Наше пение на славянском языке чередовалось с греческим. Семинаристы пели хорошо, задушевно и молитвенно. Греческое пение, на мой взгляд, отличается от нашего некоторой тягучестью. Все же мне кажется, что оно больше подходит для церковного пения, чем наше, особенно партесное, когда исполнители слишком увлекаются внешней, если так можно выразиться, стороной пения в ущерб духовности, приближая его к театральному.

Одновременно с православными, по другую сторону Кувуклии совершали пасхальное богослужение копты и армяне. С высоты помоста мы хорошо видели всю ротонду. Святость места, многочисленная разноязычная толпа молящихся, объединившихся в единой молитве на том самом месте, где Сын Божий по предвечной воле Отца принес Свою искупительную жертву за греховное человечество, – все это наполняло необычной радостью душу и создавало особое, ни с чем не сравнимое настроение. А когда раздавался радостный возглас «Христос Воскресе!», ежегодно повторяющийся второе тысячелетие во всем мире, и в ответ ему многотысячная толпа верующих на разных языках, но едиными устами отвечала «Воистину воскрес!», радостный трепет пробегал по всему телу, а глаза увлажнялись слезами умиления. Взглянув на своих спутников, взглянув на близстоящих, я заметил на всех лицах такое же необычное волнение. Все это надо пережить, перечувствовать – рассказать же об этом нельзя. Вот и теперь, через десять лет, когда я пишу эти строки, благодатное волнение охватывает все существо мое, а душа исполняется светлой радости.

После утрени Патриарх ушел. Толпа молящихся заметно поредела. Видимо, ушли мусульмане и те, кому хотелось посмотреть на самую торжественную часть богослужения. Мы прошли в алтарь храма Воскресения. Там царили тишина, полумрак и торжественное спокойствие. Пришел наш духовник архимандрит Филарет и встал перед жертвенником. Все мы, миряне-паломники, повернулись к нему, и я оказался в первом ряду. Началась исповедь. Неожиданно я почувствовал, что кто-то осторожно, но настойчиво меня отстраняет. Скосив глаза, я заметил, что это Александр Феодорович хочет пройти вперед. Я пропустил его. Он вышел, повернулся к нам лицом и прежде, чем приступить к исповеди, испросил прощения. Он стоял прямо против меня, и казалось, что обращается именно ко мне. Можно ли было в этом месте и в такую минуту не простить искренно друг друга?! Это прощение не было обычным, с которым мы перед исповедью обращаемся друг к другу. Это было особое и, пожалуй, самое искреннее прощение, которое я испытал за всю свою жизнь. Дивны дела Твои, Господи! Каждый из нас также испрашивал у всех прощение.