Гриша снова присел на корточки возле ее ног. И смотрел ей в глаза снизу-вверх.

Красивые глаза. Напуганные, но красивые.

— Эля, я не собираюсь ничего с тобой делать. Мы просто поговорим, ладно?

Говорил медленно и тихо, как с ребенком маленьким.

Она неуверенно кивнула, а он продолжил.

— Меня зовут Григорий, можно Гриша. И я… не хотел, точнее хотел тебя напугать, но не собирался… я… Черт! Совсем запутался!

Куколка удивленно моргнула. Вытерла слезы. Прокашлялась.

— Я могу уйти?

— А ты хочешь?

Странный вопрос, идиотский. Конечно, она хочет уйти.

Но она осталась сидеть. И смотреть на него не перестала.

— Я искал тебя после клуба. Целенаправленно искал. И нашел.

— Зачем?

— Что, зачем?

— Искал зачем?

И вот, что ей на это ответить? Я влюбился? Крышу снесло, поэтому готов на тебе жениться?

К сорока годам он отупел, однозначно.

— Искал зачем…? Мне показалось, там в клубе, что тебе помощь нужна.

— И поэтому, выкрал и напугал девушку до полусмерти?

Куколка разозлилась, он этот переход от страха к злости уловил четко.

— Я многое о тебе узнал. Ты ж не первый раз в таком месте себя так вела. Ты…ты чего добивалась? Чтоб тебя поимел тот, кто сильней окажется?

Правильно. Он пасовать не будет. Лучше нападать.

— А на сестру за что набросилась? Тебе ее совсем не жалко? Она для тебя все делает, а ты?

— Ты ничего обо мне не знаешь, Григорий! Не лезь! — она встала, воинственно руки в бока уперла, — Уйди с дороги!

— Не уйду! — он ее легонько толкнул, и девушка снова оказалась, сидящей на его кровати, — Я о тебе знаю все! Знаю, что тебе больно! Знаю, что ты весь мир сейчас винишь и ненавидишь! Знаю, что сама себя разрушаешь!

Она смотрела во все глаза на него и, кажется, не знала, что сказать.

— Ты… ты не знаешь… не знаешь… — она качала головой, и снова заплакала.

Только теперь не от страха. А от боли. Он, шестым чувством это различить сумел. Ее боль остро, как ножом через него насквозь прошла.

Гриша присел к ней на кровать. Обнял. Прижал к себе. Пересадил к себе на колени и обнял крепче.

Она клубочком свернулась и завыла. Ему в грудь завыла. А у него от этого воя, от этой боли остановилось сердце и волосы дыбом встали.

Бедная! Как же… как же он в ней эту боль, такую страшную и огромную не рассмотрел?

Что он там говорил, что не контролирует она себя?

Он ошибся. Контролирует. Просто сил у нее больше нет. Кончились. И теперь ей просто больно.

Прижал ее к себе. Погладил по спутавшимся светлым волосам.

— Ничего. Ничего. Плачь, куколка, плачь. Кричи. Дерись, если хочешь. Выпусти все, выпусти.

Он раскачивался вместе с ней, сидя на кровати, гладил по голове и приговаривал это все, уткнувшись в светлую макушку.

— Не держи в себе, куколка, отпусти. Отпусти.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

Затылок ломило от боли, казалось, что кожа на голове начала неметь, если вообще такое возможно. Звенело в ушах, а руки… руки с огромным титаническим трудом шевелились, пробегая по клавишам ноутбука.

Соня старалась встряхнуться. Разминала шею, руки. Шевелила пальцами и снова начинала печатать.

Через два дня слушанье и от изобилия информации у нее голова скоро лопнет. От собственных мыслей по поводу этого дела вообще хотелось пойти повеситься, к чертям.

Как там говорится? Лучшее средство от головы — это топор? Вот ей бы сейчас этот топор пригодился бы. Самое то. Если не себе, то хоть кого-то порубить на куски и выплеснуть бешеную ярость, клокотавшую внутри и, затмившую все чувства, что там были.

А казалось, что про горе нельзя забыть, да и не забыла, оно отошло на второй план.

Боль осталась тоже…от потери, от непонимания, от, казалось бы, неразделенной любви (хотя в этом она уже не так уверена, что неразделенная), — все осталось, но где-то там, далеко.

Теперь ярость. Дикая. Первобытная. Невероятно злая и безумная.

На Корзухина. На его чокнутую жену, то ли бывшую, то ли нынешнюю. На Славика за то, что гад такой, впутал ее в это болото.

С делом Корзухина Алексея Михайловича она знакома давно, и там по сути, все уже давным-давно решено, и причем не ею самой, а чинами повыше.