Но, конечно же, я этого не делаю, поскольку это не совсем прилично.

— Почему ты так расстроен? — вместо этого интересуюсь я, открывая его морозильную камеру. Я вытаскиваю лёд и бросаю его в два мешочка, по одному для каждой руки.

Деэр не открывает глаза.

— Я не расстроен.

— Ты лжёшь.

И это утверждение, а не вопрос.

Он вздыхает.

— Может быть.

Я толкаю его на кухонный стул и прикладываю лёд к его рукам.

— Определённо.

Наконец он открывает глаза.

— Знаешь ли ты, каково это — быть не в состоянии что-то изменить?

Я с неверием смотрю на него. Серьёзно?

— Мой брат — сумасшедший, а мама погибла в автокатастрофе, — говорю ему я. — Конечно же, я знаю, каково это.

Деэр вздыхает и отводит взгляд, как будто я банальна и просто не понимаю.

— Твой брат не кажется сумасшедшим, — отвечает он. — Ну, судя по тому, как ты о нём говоришь.

— Это правда, — осторожно говорю я. — Но только потому, что мы не можем чего-то увидеть, не значит, что этого нет.

Деэр смотрит на меня глазами тёмными, как ночь.

— Верно.

Он встаёт и стягивает футболку, слегка поморщившись при движении рук. Он швыряет забрызганную кровью одежду в раковину, и я с трудом могу дышать, глядя на его брюшной пресс. Рельефный, как стиральная доска, он зависает перед моим лицом, и мне хочется провести по этим кубикам пальцами, последовать за тонкой тёмной «счастливой дорожкой» за край его шортов, чтобы увидеть, куда она ведёт.

Но я и так знаю, куда она ведёт.

Мои щёки вспыхивают.

— Как вы здесь живёте? — тихо спрашивает Деэр, и я поднимаю глаза, чтобы проследить за его взглядом. Он пристально смотрит в окно на чёрный дым, который валит из труб крематория. И я едва не съёживаюсь от одного факта, что он понял, что это за дым. Горящие тела.

Я пожимаю плечами.

— Я к этому привыкла. Есть и более жуткие места.

Он смотрит на меня с сомнением.

— О, правда?

Я киваю.

— Да. Я знаю одно такое, оставленное без присмотра.

— Мне бы хотелось как-нибудь там побывать, — говорит он мне. — Или я в это не поверю.

Я улыбаюсь.

— Договорились. Только если расскажешь, что с тобой. Почему ты наказываешь свои руки? В чём они провинились?

— Мне действительно не хочется сейчас об этом говорить, — отвечает Деэр, снова опираясь о столешницу настолько небрежно, что аж больно. — Конечно, если ты не используешь один из своих вопросов — тогда я буду обязан ответить.

Я не колеблюсь.

— Я использую вопрос.

Он вздыхает, поскольку видел, что к этому шло, и я едва не падаю в черноту его глаз, потому что они как два бездонных колодца.

— Я злюсь на себя, — наконец говорит он, словно это и есть ответ.

— Это очевидно, — с иронией отвечаю я. — Но вопрос… почему?

Теперь Деэр смотрит на меня взглядом полным боли и чего-то настолько несчастного и ужасного, что у меня в животе всё переворачивается.

— Потому что я не могу кое-что изменить. И потому что позволил этому затронуть себя, — наконец отвечает он. — Кое-что, что я не могу контролировать. Это глупо. И это выводит меня из себя.

— Тебя раздражают эмоции? — приподняв бровь, спрашиваю я.

Теперь он ухмыляется, и тяжесть исчезает.

— Так бывает, когда они глупые.

Он поворачивается, собираясь выйти из кухни, и я с трудом втягиваю воздух.

На верхней части его спины, поперёк лопаток, набито тату.

«Живи свободно».

Я никогда не видела такой подходящей татуировки для парня со столь подходящим именем. Если кто и живёт свободно, так это Деэр.

— Мне нравится твоя татуировка, — кричу я ему, когда он проходит из кухни в спальню, исчезая из поля моего зрения.

— Свобода — это иллюзия, — отзывается он.

Мне хочется спросить его почему, но я не хочу использовать вопрос, поэтому воздерживаюсь от дальнейших расспросов. Пока что.

Минуту спустя он появляется в чистой рубашке.

— У нас в доме есть марля и бинты, — говорю ему. — Пойдёшь со мной, чтобы я перевязала твои раны? Мы с Финном сегодня поймали крабов. Поужинаем вместе.