– Это мое...
– прохрипела, очерчивая дрожащими пальцами щербинку на крышке.

– Да. Я ведь обещал его вернуть, так?
– осторожно напомнил Глеб. Она затрясла головой, соглашаясь, и снова вернулась взглядом к массивному инструменту.

– Спасибо... Я...
– Наташа хотела еще что-то сказать, открывала и закрывала рот, издавала какие-то странные звуки, которые почему-то отказывались складываться в слова, и слизывала струящиеся по лицу слезы. И пусть в тот момент она так и не совладала со своим неземным голосом, с теми чувствами, что её наверняка переполняли, это был один из самых трогательных, самых важных моментов в жизни Глеба Громова. И он смотрел. Он запоминал... Записывал на подкорку это эфемерное ощущение счастья.

Кто-то другой, на месте Наташи, сразу открыл бы крышку и ударил по клавишам. Но не она. Ей потребовалась еще неделя, чтобы просто к ним прикоснуться. Это превратилось в ежедневный довольно необычный ритуал. Около восьми вечера она откладывала в сторону все дела, подходила к инструменту и, зажмурившись, брала аккорд. И Глеб, кажется, не дышал в тот момент. А в один из дней она подошла к пианино чуть позже обычного. Когда уложила Ниночку спать. Впервые села. Пальцы вспорхнули над клавишами... привычный аккорд, а за ним еще, и еще один. Пока он не узнал в мелодии их песню. А потом к музыке присоединился голос... И все другое перестало существовать.

Глава 23

Вмиг утратив всю свою легкость, ступая непривычно тяжело, Громов подошел к сидящей у пианино девушке. Остановился за спиной. Так близко, что между ними не осталось даже самого крошечного зазора. Будто там, где заканчивался он сам, тут же начиналась она. А может быть, они вообще не делились...

Сгустившиеся над городом сумерки приглушали, растушевывали четкие контуры инструмента. Из окна веяло осенней свежестью и пряным ароматом палой листвы. Заходил дождь... И Глеб жадно хватал ртом и эту надвигающуюся грозу, и дым костров, и прохладный ветер, а все равно дышал только ей.

Музыка оборвалась. Наташа медленно обернулась, глядя на него из-за плеча. Её глаза таинственно мерцали. И было в них что-то колдовское, утягивающее его куда-то далеко-далеко. Туда, где Глеб Громов еще не бывал. Он протянул руку, намекая, что неплохо бы его проводить в те далекие дали. Наташа улыбнулась и вложила свои тонкие музыкальные пальцы в его ладонь. Он потянул - она встала. Он медленно наклонился - она подняла голову. Это было не просто желание - черная, вязкая похоть. Это было что-то сверх того, что-то настолько мощное, что словами было не объяснить. Глеб притянул Наташу за талию еще чуточку ближе и поцеловал.

Громов ждал этого поцелуя так долго, но оказалось, что он совершенно не был к нему готов. Он оглох. Ослеп. Растерял все свои навыки. Погружаясь все глубже и глубже в щемящую, выворачивающую наизнанку нежность. Он хватался за остатки сдержанности и контроля, но те рвались под его пальцами, будто тонкая истлевшая от времени бумага. И он целовал... целовал... целовал... Пил ее, как родниковую воду. А когда и этого стало мало, Глеб приподнял ее одной рукой за попку и, не размыкая губ, усадил на крышку пианино. Замер ненадолго, приказывая себе притормозить. Оперся руками по обе стороны от ее бедер. Прижался лбом к ее лбу. Наташа дышала тяжело и прерывисто. Ему бы понять, от чего... Он никогда еще так не боялся все испортить.

– Ты как себя чувствуешь?

– Х-хорошо...

– Точно все в порядке?

– Я не знаю! Не знаю...

Глеб заледенел. В висках ломило. Он чуть отстранился и осторожно спросил:

– Ты... не могла бы сказать, что не так? Ты... не хочешь этого? Я поторопился? Врачи сказали, что ты в порядке, но если...

Наташа сглотнула. Её грудь поднялась, натягивая ткань домашнего платья, и опустилась.

– У меня внутри как будто что-то горит... Я... никогда такого...
– она волновалась, очень. И изо всех сил пыталась ему объяснить то, что никогда и никому бы объяснять не стала. Глеб понимал, скольких сил ей это стоило. Глядя ей прямо в глаза, он опустил руку ниже. Намотал на кулак подол платья и потянул вверх. Наташа то ли всхлипнула, то ли заскулила тихонько. Этот звук проник в голову, пронесся позвоночником и угнездился внизу его живота. Едва касаясь пальцами нежной бархатистой кожи между бедер, он поднялся вверх.

– Здесь?
– прохрипел, замирая у кромки трусиков.

– Да-а-а...
– выдохнула Наташа. И ухватившись одной рукой за его предплечье, вторую опустила себе между ног. Наблюдая за ней, как зачарованный, Глеб сдвинул трусики в сторону, обнажив плоть. Наташа тут же накрыла пальцами клитор и, низко застонав, прогнулась дугой.

Такая непосредственная. Такая откровенная в своем желании... Глеб медленно опустился на колени. Её пальцы порхали над клитором, сминали его и ритмично поглаживали. Он лизнул прямо поверх этих пальцев, которые в ту же секунду замерли. Громов сглотнул и поднял голову, в страхе ожидая её реакции. Он что-то сделал не так? Черт...Черт... Черт...

Глаза Наташи удивленно расширились. Она смотрела то на него, то опускала взгляд к своим бесстыдно расставленным ногам. И когда он уже думал, что умрет от неизвестности, медленно убрала свои пальцы, как будто приглашая его продолжить. И он с радостью принял это приглашение. Не отпуская её неверящего, удивленного взгляда, слизал пряную влагу, прикусил бугорок и толкнул его несколько раз языком. Наташа резко зажмурилась и снова распахнула глаза. Зарылась пальцами в его отросшие волосы, притягивая еще ближе. И не отпускала, даже когда взорвалась под его губами.