Не знаю, как ему объяснить, не знаю. Может, правду сказать? Но я пока не готова. А Сашке завтра влетит ни за что. Мало того что он пострадал и мучается теперь, так теперь ещё и получит ни за что. Я ничтожество. Всем вокруг меня плохо.

— Какой же ты дурак, Дим! — кричу на него. — Ну, поверь ты мне! Не надо разрушать мою жизнь, прошу! Не трогай Сашеньку, умоляю! Хочешь, я на колени перед тобой стану? Только не трогай его! Я очень тебя прошу! Если я тебе хоть чуточку дорога, не вмешивайся, пожалуйста! Лучше мне по голове настучи — может, я умнее стану.

— Да что с тобой, Юлечка? — наконец, смягчается он.

— Не знаю, но мне сейчас так плохо! Так плохо! Просто пообещай мне, что не тронешь Сашку.

— Ладно, я подумаю, — отвечает Димка.

— Если ты его тронешь, ты сделаешь мне в тысячу раз хуже, понимаешь?

— Вообще-то нет, но раз ты так просишь…

— Спасибо тебе, Димочка! — Я убираю слёзы. — Ты настоящий друг, настоящий мужчина!

— За что ты меня благодаришь? — не понимает он.

— Димочка, прости меня. Это я во всём виновата, это я дура. Мне нужно было тебе сразу тебе рассказать…

— Да что рассказать-то?

— Прости, не могу сказать, не допрашивай меня… поверь, придёт время, и ты всё узнаешь. Но не допрашивай меня сейчас.

Зачем я откровенничаю? Он же и так согласился Сашку не трогать.

— Ладно, если это твой секрет, не буду допытываться.

— Спасибо, спасибо, — шепчу я ему в трубку. — Только пообещай мне, что не тронешь Сашку. И пообещай, что не будешь ни о чём расспрашивать.

Да-а-а, похоже, Димка ко мне всё ещё неравнодушен. Как хорошо быть красивой девочкой — все сами с тобой соглашаются!

— Обещаю, — говорит он.

— Спасибо, спасибо, — отвечаю. — С меня причитается.

— И что же? — Он явно улыбается.

— Да что захочешь, — говорю. Не верю, что он загадает что-то пошлое. — Спасибо тебе за то, что ты хотел меня защитить, и спасибо за то, что меня послушал! Ты настоящий друг!

Сама говорю и понимаю, как слово «друг» его угнетает. Но я не хочу давать никому ложных надежд. Я уже Сашке дала, и чем это кончилось? Ну, в смысле, надежды ложные дала. Что у меня в голове?

Димка кладёт трубку, а я снова набираю Вику.

Не берёт. Снова набираю. И вновь пустые гудки. В третий раз набираю — сбрасывает. А сердце уже колотится, как бешеное. Мне плохо. У меня кружится голова. Набираю и набираю её раз за разом. Пишу ВКонтакте — «Заблокирован доступ к страничке». Неужели она это сделала?! За что, Викулечка! Зачем ты обижаешь Юлечку?

Не знаю, что делать, не знаю, куда звонить. Мне жарко или холодно, мне кажется, у меня сейчас поднимется температура. Звоню и звоню без остановки. Звонки не проходят, она отключила телефон.

Я прямо в одежде ложусь в кровать и накрываюсь одеялом с головой. Смотрю на горящий экран и набираю её вновь и вновь. Глухо.

— Вика, не бросай меня, — шепчу я, и слёзы сами катятся из глаз. — Я же ничего такого не сделала. Не поступай так со мной. Ну, где я так накосячила? Я же уже столько проплакала. Ну не бросай же ты меня! Нельзя бросать тех, кто тебя любит. Не будь со мной так жестока!

У меня дрожит голос. Мне нечем дышать под одеялом, но я не могу вылезти, мне кажется, меня сейчас ослепит дневной свет. Я сворачиваюсь клубочком, как кошечка, и смотрю на периодически гаснущий экран телефона. Я не могу пошевелиться. Я уже ничего не могу. Мне кажется, что я умерла. По всем законам жанра, у меня должно остановиться сердце.

Лежу в абсолютной тишине и смотрю на погасший экран. С замиранием сердца жду от неё сообщение. Но эсэмэс не приходит.

Высовываюсь из-под одеяла, а саму аж трясёт. Лежу и смотрю в потолок. Мне холодно, я реально мёрзну — в одежде, в мае, под тяжёлым одеялом. Я вновь сворачиваюсь калачиком и лежу в темноте. Мне так удобнее, мне так привычнее.

— Викулечка, Викусечка, Вика, ласточка моя, любимая! — повторяю я. Открываю фотогалерею и смотрю наши с ней снимки. Мы такие весёлые, мы такие счастливые! И мне уже не хочется дальше жить.

Приходит эсэмэс. Читаю: «Вы можете отправить голосовое сообщение…» Точно, голос. Никогда не записывала голосовых.

Достаю телефон и бормочу ей:

— Вика, я поговорила с Димкой, он всё понял… к Сашке он больше не будет лезть. — Кладу трубку. Что я только что записала? Не важно. Отправляю. Мне всё сейчас не важно, лишь бы с ней поговорить, лишь бы снова услышать её голос в трубке и вновь ощутить себя живой.

Я накрываюсь одеялом с головой и «умираю». Я не чувствую своих рук. Они как будто ненастоящие, как у пластикового манекена. А может, я и есть манекен? Красивый снаружи, мёртвый внутри. Как-то так. Сердце бьётся, но я не чувствую ударов. А может, оно сейчас остановится, и меня вечером найдут мёртвой в своей квартире? Нет, мне нельзя умирать, мамка этого не вынесет. Мама, мамка, мамочка, ты единственная кто всё ещё меня любит! Ради тебя только и живу. Ради тебя мне стоит всё это терпеть.