Неруда вспомнился совсем некстати. Хотя в день своего триумфа я могу признаться искренне: белобрысый в моей жизни единственный человек, про которого я точно знал — когда-нибудь я его убью. Обязательно.

Я не знаю, сколько ему лет. Он любит показывать фотографию выпускного бала своего курса в универе. Мальчик-мажор с идеологически правильной советской причёской в окружении расфуфыренных девиц, наглое лицо москвича, который уверенно смотрит в будущее: родители-дипломаты, свободное владение тремя восточными языками, шоколадная карьера и безоблачное существование до самой смерти. Показав фото, обычно он кричит, что в мединституте правильно сделали, провалив меня на вступительных экзаменах, что таким уёбкам, как я, суждено только жрать говно высших людей, и приставляет «Стечкин» к моему лбу. Я быстро привык к этому цирку, я знаю, что пистолет разряжен, он меня не застрелит, кому тогда он будет рассказывать историю своей проклятой жизни.

Неруда — перебежчик. Он работал в нашем посольстве в Пакистане, «я делал блестящую карьеру, — накурившись герыча, орёт он. — Я собирался жениться на любимой девушке, суки, всю жизнь мне сломали». Он стреляет поверх моей головы, я сижу, не шелохнувшись, я знаю, он не промажет, Неруда стрелок от бога.

В жизни Неруды всё рухнуло в одночасье, как в страшной сказке. Родители-дипломаты, которые на самом деле гэбисты, спалились на задании, были ликвидированы при попытке бегства. Сынка должны были пустить в расход вслед за ними, некто по старой памяти успел предупредить, и вот он здесь, среди «духов», наркоман, зверь и садист, свой среди чужих, человек, которого вычеркнули из списков всех частей.

Я смотрю на алеющие от жары горы. Между мной и Нерудой нет почти никакой разницы, мы оба отсутствующие персоны на празднике жизни. Спасение для меня заключается в этом почти. Он единственный свидетель моего падения и я должен его убить.

Я смотрю на карту Челябинской области на правой стене кабинета. Какое счастье, что в наших краях нет гор.

— Владимир Петрович! — по громкоговорящей связи раздаётся голос секретарши Натальи. — Вам звонит некая Артеменко Карина Вячеславовна. Соединить?

— Артеменко? — в недоумении переспрашиваю я. — Из Златоуста? Из управления соцзащиты?

— Не уверена, — сомневается Наталья. — Её очень плохо слышно. Я так и не поняла, кто она такая. Говорит, что по личному вопросу.

— Ладно, соедини, — я снимаю телефонную трубку.

— Здравствуй, Володя Овчинников!

— Здравствуй! А почему ты звонишь на служебный номер? Я же дал тебе телефон для связи.

— Я звонила. Он выключен.

— Странно, — говорю я. — Я проверю. Ты хочешь сказать, что две недели прошло.

— Да, прошло, — чуть слышно говорит Карина.

— Ну, тогда, — я тяну издевательскую паузу. — Тогда, разумеется, прилетай.

— Завтра рейсом из Москвы в пять часов, — тон Карины неожиданно становится резким и едва ли не угрожающим. — Ситуация ухудшилась, расскажу при встрече.

— Лады, буду ждать в аэропорту, — я смотрю на карту Челябинской области и снова вижу алеющие от жары горы. — И звони, пожалуйста, на тот номер, который я дал.

«Владимир Петрович, я могу идти домой?» — Наталья заглядывает в кабинет.

— Да-да, конечно. Елена Васильевна ещё не подошла?

— Пока нет, — Наташка, чертовка, улыбается самой очаровательной из своих улыбок. — Хорошего вам вечера!

— Спасибо! — я щелкаю по носу статуэтку кривляки обезьянки, своего рода талисман, подаренный сослуживцами по налоговой на пятидесятилетний юбилей.

Жаль, моя дорогая хохлушка из Харькова, очень жаль, что ты ничего не поняла. Только не подумай, что мне жалко денег. Хотя жалко, я не так много ворую, как ты, наверное, решила. Строго говоря, я вообще не ворую, я беру иногда комиссионные, в весьма разумных пределах и только за сделанную поблажку. Ничего позорного в этом не наблюдаю, должна же существовать компенсация за ненормированный рабочий день и чрезмерную нервную нагрузку.

Но дело, повторюсь, не в деньгах. И смертный приговор тебе не подлежит обжалованию не в силу моей скаредности. Я знаю людей, моя милая, я знаю этих тварей, которые никогда не могут остановиться на достигнутом. Ты, дура, считаешь, что обвела меня вокруг пальца, позвонив на служебный телефон. Мол, у них там, у чиновников, всё прослушивается, таким образом, будет зафиксировано твоё присутствие в моей жизни. Я раскрываю портфель, где лежит анонимный мобильник. Чёрт, он действительно выключен, разрядился. Как это я промухал, закрутился с назначением на новую должность.

Впрочем, наплевать, ничего это не меняет. Во-первых, у нас никого не прослушивают, без особого на то дозволения. Ты зря уверена, Карина, что я не готовился к подобному развитию событий. Я встречу тебя в аэропорту и отвезу в недостроенный дом в Грачах. Стройка остановлена до лета, по договорённости с губернатором, Палыч резонно намекнул, что не надо светиться с такими тратами первое время на посту его заместителя. Дом расположен на отшибе деревни, его охраняет Тимофей, охламон и зашитый алкаш, дальний родственничек жены, для него я царь небесный. Позвоню придурку, отправлю на денёк на выходные, он и спрашивать ничего не станет, для полной страховки намекну, что у меня гламурное свидание с одной очень известной особой. «С телевизора?» — спросит этот идиот, для него высшее общество умещается в пределах голубого экрана. «С него, — буркну я. — Ляпнешь кому, башку оторву». «Могила», — заверит Тимофей, в его верности я не сомневаюсь, кому он нужен, бестолочь и дебил, кроме меня и моей супруги.