О микробах речь уже шла. Безусловно они вторгались в незнакомую им реальность и некоторым образом её переделывали. Не столь уж странным было бы предположение о том, что мегафауна всех континентов, за исключением Африки и Антарктиды – в данном случае по преимуществу морские обитатели – пострадала от них, а остальные виды преобразились благодаря им, но совершали ли что-то наши предшественники самостоятельно, и если да, то в каких масштабах и как это сказалось на тех, кого это затронуло?

Ключ нашего успеха – это всеядность. Она означает, что при исчезновении прежних источников пищи мы всегда в состоянии перейти на другие, тогда как все остальные виды попросту уходят в небытие, если пропадает привычная им форма калорий. Вы никогда не задумывались о том, что при столкновении в человеком вымирали далеко не все животные, но лишь – как правило – самые крупные и по всей видимости узко специализированные? Вряд ли, но давайте зададимся этим вопросом прямо сейчас. Как так получилось?

Вернёмся в уже описанную выше иллюстрацию. Мы на незнакомой нам земле, и первое, что мы совершаем – это устраиваем пожар. Пока всё замечательно. Однако очевидно, что жечь всё без конца мы не вправе, и надо начинать изучать новую для нас территорию, если, конечно, мы хотим на ней задержаться. Со временем выясняется, что можно жить в ладу с тем, что нас окружает – тем более что так было в прошлом, но на другой земле – достаточно только соблюдать нехитрые – или сложные, это не так критично, как кажется – правила совместного существования с теми, кто оказался рядом с нами – или к кому мы напросились бесцеремонно в гости – и, собственно, именно это однажды и происходит. Но что случается с теми, кого мы либо напрямую убили, либо лишили еды, либо заразили нашими патогенами? Всё правильно, они не успевают приспособиться и погибают, причём безвозвратно. Какая участь постигает тех, кто уцелел? Всё верно, мы становимся их соседями.

Заметьте, благодаря своей всеядности мы мало, если хоть что-то теряем. И количество, и качество употребляемых нами калорий остаются теми же и, более того, они относительно быстро стабилизируются как в своей конфигурации, так и в во всех своих витальных для нас характеристиках. Т.е. достигается баланс между человеком и его средой обитания, и отныне он обычно не нарушается – хотя эксцессы, разумеется, не исключены. Но при чём тут культура?

В последнее время почти все мы привыкли глядеть на себя как на венец творения, как на вершину эволюции, её чуть ли не главную цель. Даже многие учёные на полном серьёзе говорят о том, какие удивительные мы создания, и пытаются выяснить, в чём лежат корни нашей исключительности. Проблема, однако, состоит в том, что такой подход есть относительно недавнее явление, обусловленное по большей частью теми финальными делениями наших технологических бактерий, которые слишком явно выделяются на общем фоне, чтобы их не замечать и как-то – естественно, по преимуществу положительно – не оценивать. Но как в таком случае думали прежде?

Вплоть до начала промышленной революции – не одномоментно по всему миру, но зато теперь всюду – люди смотрели на себя как на нечто встроенное в ту среду обитания, где они жили. Дикая, как её ныне называют, природа была неотъемлемой частью бытия тогдашнего человека, потому что он или она на ежедневной основе вступали с ней в контакт и сильно от неё зависели – и были от неё неотделимы. Если же подобного не было – что вызывает более чем обоснованные сомнения – то другие, а именно одомашненные виды выступали в роли проводника таких связей и постоянно намекали на то, что и мы есть составляющая этой реальности.

Сравните это положение с тем, что сегодня наблюдается в городах. Потенциально – за исключением разве что птиц, насекомых и ряда прирученных зверей, но разнообразие здесь минимальное, растения в этой картине присутствуют опосредованно, скажем, через пыльцу или внешний вид, кроме того, они слишком отличны от нас, чтобы мы ставили их на одном с нами месте, что, впрочем, несправедливо – мы можем буквально годами никак не соприкасаться с остальными созданиями, а те, которые всё-таки предстают перед нашим взором уже давно подверглись доместикации или соответствующей обработке. Напротив, мы всячески отгораживаем себя от прочих, создавая для себя искусственную среду обитания, которая хотя и не тотально герметична и стерильна, но сильно зачищена и обеззаражена – само это слово выдаёт наше неприятие и дистанцированность.

Понятно, что ничего подобного у охотников-собирателей не было и в помине. Они не мыли руки – по крайней мере, так, как это делаем мы, а, кроме того, не напирали на принятие душа или ванной – не изолировали себя от света – хотя и могли – не считали себя, в конце концов, чем-то отдельным от прочей природы. Наоборот, они были её частью, ровно такой же, как и какие-то ещё. Более того, самого этого разделения не было как такового.

Вне зависимости от того, где конкретно они обитали, наши предки были не склонны считать себя чем-то или кем-то, что бы или кто бы хотя бы как-то контрастировало со своим окружением. Вписанность была чуть ли не полной, без изъятий, потому что в противном случае им бы пришлось несладко, а то и вовсе худо. Даже если изначально это и была незнакомая для них территория, со временем она становилась своей и родной, хорошо изученной и близкой.

Собственно, это нисколько не удивительно. Наоборот, было бы крайне подозрительно, если всё обстояло иначе. С нашим появлением на этой планете никакой революции не свершилось – а если она была, то произвели её наши генеалогические предшественники, а не мы сами – и мы стали одним из многих видов, которые пытаются выжить на повседневной основе, используя тот репертуар средств и инструментов, которыми его снабдила эволюция. Выход за эти рамки означал, по сути, смерть. Но что он в себя включал в сфере воззрений и ценностей?

Очевидно, что в нём не было того высокомерия, которое теперь чуть ли не универсально и всепроникающе. Человек в прошлом глядел на себя как на составляющую того, что его или её окружало, и никаких пограничных линий между этими сущностями не выстраивал. Куда более вероятно то, что наши праотцы рассматривали себя в качестве таких же животных – реже растений, земноводных и насекомых, но не птиц, грибы или бактерии малоправдоподобны – что и все остальные, что, между прочим, подтверждается современными охотниками-собирателями, а также старыми легендами и мифами о том, что представляет собой Земля и мы на ней.