Вот не менее яркая картина такого трудно уловимого явления жизни, как праздничное, по тогдашним временам – первомайское движение массы людей, нам, пожилым, всё ещё памятное:

Пошли! И вот в знамённом трепете

колонна наша поплыла,

потом с другой, большою встретилась,

потом в огромную вошла.

Движенье раздвигала музыка,

и в круг, немного погодя,

плясать выпархивала вузовка

плечами зябко поводя.

Но Евтушенко не был бы самим собой, если бы и в высоком праздничном настрое, самом святом для той советской поры, не заметил некоего нечеловеческого, сатанинского явления, действа, которое всё в больших разновидностях стало проявляться в лучшей стране мира, в светлое будущее которой хотелось поэту прийти не только бойцом, солдатом, но ещё и ТРУБАЧОМ.

Вот оно, это разрушительное действо:

Бежали, шли шагами крупными,

И вдруг нам встретился в пути

бас деловитый чей-то в рупоре

на Красной площади почти.

Он, этот бас, в унылом рвенье

вещал колоннам с высоты:

«Спокойней! Выше оформленье!

Цветов не видно! Где цветы?!»

Ну разве можно так? Ну что вы!

Нет, не пустяк, не всё равно! —

Ведь если нету чувства слова,

то просто чувство быть должно.

И столькое мы, к сожаленью,

лишаем сами красоты,

вот этим: «Выше оформленье!

Цветов не видно! Где цветы?!»

В своей тогдашней радости и уверенности молодой поэт уже сумел разглядеть, вычленить и отвергнуть чистой, совестливой душой сердцевинную суть «народного строя», пока ещё не осознанную как убийственный яд всей социалистической идеи, но суть злодейскую – неистребимую страсть руководить народом, подавлять его стремления и желания, вести его за собой подобием послушного стада к неизвестным никому злачным вершинам придуманной жизни

Конец ознакомительного фрагмента.