Ну, да ладно, Бог с ним. Все мы странные, если на то пошло.

Макар тоже любил волосы мамкины трогать. Ручкой в них зароется и тянет на себя, пропуская прядки через пальчики. Волос у мамы густой, блестящий. В детский кулачок вся копна не помещается. А длиннющие были! Помнит Макар, мамка сядет на лавку, он ей волосы расплетет, прижмётся к ней, спина к спине, а волосы перед собой рассыплет, так его и не видно. Потом на трогается, на щупается и мордашкой в волосы зароется и дышит не надышится. Макару теперь за всегда запах укропа мать напоминал.

У замужней женщины всегда две косы и головной убор должен быть — шашмура. Без него женщина ни перед кем не должна показываться, только мужу дозволено видеть жену без шашмуры.

Ребёнку-то не объяснишь, что нельзя на дворе снимать шапочку мамке, нельзя волосы распускать. Вот приходилось Всемиле в доме прятаться, пока чадо не наиграется с её волосами и плестись по пять раз на дню.

А потом появился Яролик и мамка до волос своих допускать не стала. Не до этого стало.

Макар поставил чан со снегом на печь, развернулся было из избы идти, да остановился.

Мирослав стоял у окна. Аккуратно пальцами водил по вышивке, что шторку украшала. Каждый лепесток, каждое соцветие, всё своими ручищами касался. На фоне белой занавески, руки его загорелые, казались грязными, чёрными.

Беляна занавеску расшивала. Для него, для Макара. Лепесток вышивает, улыбается и приговаривает: «Это нам на счастья». Ягодку — «на урожай обильный».

Каждый стежок, каждая веточка на шторке, вот так заговоренная на их семью. А цветочек, что на левой занавеске, тот что синий с желтыми прожилками, решила Беляна на первенца их вышить.

А сейчас, чужие руки трогали, мяли их добро. И ведь понял Мирослав, как есть понял, чья эта работа. Неужто не видел, работы жены своей, а у каждой мастерицы работы свои, особенные. Понял он, от того и стоит, мнёт, да скалится.

Макар к печи отвернулся. Не приятно ему на Мирослава глядеть, ухмылки его злые видеть.

Мирослав к стене привалился, руки на груди сложил, стоит и взглядом Макара прожигает.

— Какого это, бабу любимую потерять, Макар? Каждую ночь думать, что с другим она нежится? Знаешь, какие она мне речь-то говорит?

Макар даже сплюнул. Сила сидела смирно, но чувствовал Макар, что готова она, одно слово его и вырвется, сминая все на своём пути.

— Не срамно, про бабу свою такие речи вести? Не для чужих ушей то. По что унижаешь её, при мужике чужом? — Макар смотрел на Мирослава в упор, ни на секунду глаз не оторвал.

Мирослав оторвался от стены, на шаг ближе к Макару оказался.

— А при чужом ли? — потом стёр с лица своего улыбку и серьёзно добавил. — Слышал, весной в деревню ты возвращаешься. Правда то?

Макар молчал. Тяжело смотрел и молчал. Слова Мирославу не скажет. Не его это дело, не его.

— Значит, правда, — приняв молчание Макара за согласие, проговорил Мирослав. — Одно скажу, хоть взгляд увижу, хоть малейший интерес увижу… Беда будет, Макар.

— Какой же ты дурак, Мирослав, ей-богу, дурак.

Мирослав весь напрягся, кулаки сжал. А у Макара, только одна мысль успела мелькнуть:

«Господи, как же хочется его ударить».

Вдруг в печном углу брякнуло что-то. Беловук вскинулся весь, шмыгнул меж ними и давай по избе бегать. Вот именно бегать. Мужики стояли и недоуменно, даже как-то испугано следили, как он пробежал к лавке, потом в окошко заглянул, к столу кинулся, под него глянул и опять к окну. Точно ищет что-то. Потом к печи юркнул, там щепок много от дров скопилось. Сел прямо подле них и ломать стал. Сломает щепку — отложит, сломает-отложит.

Макар с Мирославом долго смотрели на мальчика. А тот будто и не бегал вовсе. Щёлк. Шёлк. Спокойно сидит. Делом занят.

— Хороший у тебя сынишка появился, — зло сплюнул Мирослав. — Вот в тятьку и поиграешь.

Развернулся и вышел из избы.

Макара не обидели его слова. Ему жалко его стало. Злой, не чистый человек. Мысли дурные в голове держит, от того и поступки и речи поганы.

Макар посмотрел на Беловука, а тот аккуратно щепочку отложил и на Макара взглянул. Вздохнул тяжело, только что головой не покачал, мол:

«Ну, вы мужики, даёте». Встал, отряхнул штаны от щепок и ушёл в печной угол.

Макар даже растерялся, не уж-то, нарочно дурачком прикинулся. Э, да ты не так прост, как кажешься.

25

Проводили Макар с Беловуком гостей своих, сели напротив друг друга за стол. Сидят-молчат.

У Макара душа в лес рвалась. Всем сердцем он желал с волком встречи. Помнил он взгляд его последний, взгляд полный разочарования и упрёка. До сих пор озноб по коже.

Хотел вновь восстановить те нити доверия, которые между ними были. Хотел веру волка вернуть.