Странно. Я не мог понять, от кого ей надо было закрываться. Охранники и прежде не стремились к ней попасть (разве только по служебной необходимости), а я никогда не стремился к общению с этой неряшливой, больной, истеричной женщиной.

Мне, правда, показалось, что подчёркнутая отчуждённость её как-то связана со смертью Рыжего. Не знаю, возможно, это только мои домыслы, но тогда… перед выступлением Карлика… она зашла в клетку… именно к Рыжему. Впрочем, этот не доживший до своего успеха актёр всегда был слишком самовлюблён… до слепоты.

Едва ли он вообще заметил, для чего растрёпанная, вымазанная красной помадой Вероника ходит вокруг него.

И, кажется мне, лишь с досады на бедного, глупого, так почему-то нужного ей Рыжего отдаласб она Повару… а потом над Поваром и глумилась.

А выступление Рыжего ей понравилось. На сцене Рыжий был живой… для неё был живой.

И умер лишь после спектакля.

Теперь они никого не хочет видеть.

— Эй! — позвал меня охранник.

Охранник молод. Ему лет двадцать пять, не больше. Белобрысый, худой, высокий.

Всё так непривычно! Я уже убедил себя в том, что настоящий охранник в Белом клубе — пожилой, ленивый, толстый, лысоватый мужичок. Других я здесь не встречал. Впрочем, я уже заметил несколько дней назад, что встречаются и худые, и высокие, и молодые, и с не потрёпанной временем шевелюрой… Мозги у всех, правда, одни и те же. Эту пайку им выдают строго по регламенту и — никаких послаблений!

Чего это ему понадобилось?

— Эй! Как там тебя?

"Тыкает ещё!"

— Вильям Шекспир, актёр театра "Глобус", — представился я. — Чем могу помочь, любезный?

— Ну и имена вы себе берёте! — удивлённо заметил охранник. — Слышал я об этих самых, сценических псевдонимах, но тут такое, бывало, услышишь… В общем… Я… это… Спросить хотел.

Не было у меня к нему ни малейшей жалости (как и к каждому из вертухайского их рода), но по какой-то причине я, на всякий случай, показал пальцем на стену, потом — на потолок.

И выразительным жестом приложил ладонь к уху.

— Ой, да знаю я! — радостно воскликнул этот болван и махнул рукой. — Все всё знают… Да я так, на минуту буквально. Мне спросить хочется.

— Давай, — подбодрил я его, заметив, что охранник явно смущён, слова выговаривает с трудом, будто через силу, и перемениается с ноги на ногу.

"Ждать ещё, пока ты вопрос свой родишь! Давай, спрашивай — и уматывай отсюда".

— Вопрос, знаешь, такой у меня…

Он откашлялся.

— Мы тут с ребятами поспорили. Они говорят, будто вы не люди вовсе…

— Что?! — воскликнул я.

Его вопрос, до невероятия глупый, и в самом деле поразил меня, ошеломил.

"Вот ведь придумали!"

— Почему это они так решили? — спросил я, вскочив с койки, на которой до этого лежал в подступавшей было дремоте.

"Всё-таки он вывел меня из себя!"

— Почему это так говорят?!

Охранник замахал руками, словно просил успокиться и не поднимать шум, огляделся по сторонам и быстро зашептал:

— А как же иначе? Мужик, ну ты сам подумай! С вами что на сцене творят? Вас же на кусочки кромсают…

"Всё, тебе конец" подумал я. "Если Вероника выступит по плану — тебя просто в подвале забьют до смерти. Если Вероника по какок-то причине не выступит — ты пойдёшь на сцену вместо неё… А из охранников актёры плохие, уж я-то знаю!"

— …Распиливают, в кипяток бросают! И ведь что мне говорят: будто вы сами на это идёте. Сами! Здесь одни добровольцы… Охренеть! Я ведь в это не верил. Я сначала в клуб этот официантом устроился. Там, в ресторане, в другом крыле здания. Ты там не был, так что и не пытайся понять, что это, где это, и кто в ресторан этот ходит. Я там, кстати, тоже многого насмотрелся, такого, от чего нормальный человек через пять минут спятит. Но вот тут, на сцене… мне говорили, что одни добровольцы… Там, в ресторане, всё не так! Но там, понятно, не искусство. Жратва одна. Декор, конечно, сказочный: бархат, люстры, ковры, хрусталь… Но — жратва! И этим всё сказано. А тут, понятно, мельпомены всякие, аполлоны с музами, такие дела… И мне говорили, что искусство — оно не терпит принуждения. По принуждению умереть можно, но не сыграть. А тут, дескть, игра… А я не верил! Слышишь, не верил! Я полгода старался, чтобы из официантов в охранники попасть. Убедиться хотел, что это не сказки, не байки, не россказни… что действительно по своей воле… По своей? Неужели по своей?

— По своей, — ответил я.

— А чего в клетках держат? — продолжал допытываться он.

— Не знаю, — ответил я.

И недоумённо пожал плечами.

Мне ведь действительно было не понятно, почему нас держат в клетках. Я так и не смог ответить на этот вопрос. Себе — не смог! А ему — и подавно.

— Не знаю, — повторил я. — Так надо, наверное. Порядок такой. Или, может, ритуал. Театр, как и религия, держится на ритуалах. Служение высшим…

"Да ну тебя!" с раздражением подумал я и не стал продолжать. "объяснять ещё тебе, распинаться перед тобой… Нужен ты больно! Всё равно ничего не поймёшь".