Проходя мимо цветочных прилавков, присмотрела роскошные розы, белоснежные, на солнце отдающие в ультрафиолет, но купила в итоге четыре пёстрые гвоздики. Макс их не выносил, но Василиса мстительно подумала, что раз имел смелость погибнуть — пусть теперь и лежит под тем, что принесли. Вот так-то.

До отдалённого участка её подвёз курсирующий по кладбищу мини-автомобильчик, так что в нужный проход она свернула ещё до половины десятого. Здесь Василиса пошла медленнее, оттягивая встречу. Хотя, что тут оттягивать — вот он, в первом ряду, четвёртый от дороги.

Чёрный гранит с выгравированным портретом — достаточно похожим, но не более того. В цветочнице высажены, как на подбор, все самые нелюбимые им цветы: примулы и примитивные гераньки. И, как восклицательный знак — огромный папоротниковый куст. Папоротники во всех видах Макс не только не переносил, но и побаивался их, без каких-либо причин и внятных объяснений.

Василисе стало стыдно: видимо, не она одна решила Макса наказать. Поэтому она положила свои гвоздики на соседнюю заброшенную могилу, нашла какую-то палку и попыталась папоротник выдрать.

Растение отчаянно сопротивлялось, не догадываясь, что выкидывать в мусор Василиса его не собиралась — просто пересадить подальше. Руки соскальзывали, лицо горело от солнца, пот проложил широкую дорожку между лопаток, но девушка не сдавалась. — до тех по, пока не услышала противный шамкающий голос:

— Ты, что это, девка, над пустой могилкой изгаляешься, а?

Василиса с трудом выпрямилась, оглянулась: за спиной стояла типичная кладбищенская старушка и грозила ей пльцем. Попытки вытереть мокрое лицо привели только к тому, что по нему размазалась земля. Потерев мгновенно зачесавшуюся щёку тыльной стороной ладони, девушка возмущённо возразила:

— Почему пустую? Здесь мой друг похоронен. А папоротники он не любит. Уж не знаю, что их здесь насажал, но я точно выдеру.

— Никто здесь не похоронен, кроме перегоревших лампочек от его машины, пустой гроб-то. А цветы поумнее тебя люди сажали, чтобы, значит, не пытался он в свою могилку-то вернуться и лечь. Так что ступай себе, нечего тебе здесь делать.

Старушка развернулась и бодро посеменила к дороге, постукивая палкой. Василиса её догнала, схватила за засаленный рукав:

— Да постойте, бабушка! Откуда вы вообще знаете? И если Макс не здесь, то где он?

— Знаю — потому, как положено. А красавца своего уже не найдёшь, хоть все земли обыщи, хоть здесь, хоть за тридевять земель. Всё, забыла, — и она махнула перед лицом девушки откуда-то взявшимся белоснежным платочком.

Василиса от платочка отмахнулась, и рукав не выпустила:

— Вы хотите сказать, что Макс жив и где-то не на этом свете?

— Э, девонька, какой у нас свет — этот, какой — тот? Разве разберёшь? — бабка вздохнула и опять взмахнула платочком.

Потом она посмотрела на решительное лицо Василисы, и убрала платочек, пробормотав:

— Вот оно как! И что же это меня опять не предупредили?

Скрюченными грязноватыми пальцами она отцепила руку Василисы от своей хламиды и скороговоркой объяснила:

— Я здесь — вообще ни при чём. Меня передать просили, чтобы ты парня в покое оставила и обратно не звала — вот я и передаю. Специально тебя на кладбище вызвала, чтобы побыстрее дошло. Ну, что чары бемпамятные на тебя не действуют — так это не моя печаль. Так что иди себе, гуляй, может, и парня хорошего встретишь. А сюда — ни-ни!

Бабка ещё раз погрозила Василисе и скрылась за стволом ближайшей липы. Когда девушка выбежала на дорогу, нам уже никого не было. Пожав плечами, она вернулась к могиле, прикопала обратно папоротник, воткнула в него забракованные до этого гвоздики, удовлетворённо оглядела инсталляцию, и сказала:

— Вот так для тебя, наверное, ещё противнее будет. Так что оставайся уж, где есть. Надеюсь, что тебе там хорошо. Думаю, что и мне когда-нибудь станет хорошо. Пламенный привет!

Она отсалютовала всё так же открыто улыбающемуся на памятнике Максу, и вновь вышла на дорогу. Естественно, до входа её никто не подвёз — тележки пролетали переполненные. Автобус пришёл только через сорок минут, брать его пришлось штурмом и всю дорогу стоять зажатой в углу.

На Планерной Василиса вывалилась просто никакая, сначала подумала, не посидеть ли немного в кафе, прийти в себя, потом вспомнила унылый полутёмный фудкорт в торговом центре, и решительно поковыляла к метро. В вагоне тут же задремала и очнулась только от пронзительного детского вопля: — Приехали.

Вскочила, ошарашенно оглянулась вокруг, и, захваченная стадным инстинктом, зачем-то вышла на перрон вслед за толпой родителей с детьми. Только там осознала, что Полежаевскую свою давно проехала, а это — аж Баррикадная. Судя по возбужденным детским крикам, собирались они все в зоопарк. И Василиса решила тоже впасть в детство и посмотреть, наконец, как выглядят нормальные волки и пумы, Змеев-то Горынычей там наверняка нет, пусть и одноголовых. Или это опять давешняя бабулька её направляет? Ну, и ладно!