«Я первый»… Толстой убежден, что каждый человек совершает в своем внутреннем развитии тот же путь, который человек вообще, развиваясь, проходит «в целых поколениях». Что найти свое я значит передумать, сознавая это или нет, все то, над чем до тебя веками трудился ум человечества.

Главное: самому передумать, уяснять, постигать, самому свое я найти. «Помню, как я, когда мне было 15 лет… как вдруг я пробудился от детской покорности чужим взглядам, в которой жил до тех пор, и в первый раз понял, что мне надо жить самому, самому избирать путь, самому отвечать за свою жизнь перед тем началом, которое дало мне ее».

Он скажет это на восьмидесятом году жизни в «Обращении к юношеству», которое озаглавит: «Верьте себе».

В этом постоянном ощущении первооткрывательства – одна из особенностей мышления Толстого.

Мы привыкли к увлекательной истории замысла «Анны Карениной», такой, как о ней чудесно поведал сам Толстой: как-то после работы взял том прозы Пушкина «и как всегда (кажется, седьмой раз), перечел всего, не в силах оторваться, и как будто вновь читал. Но мало того, он как будто разрешил все мои сомнения… И там есть отрывок “Гости собирались на дачу”. Я невольно, нечаянно, сам не зная зачем и что будет, задумал лица и события и стал продолжать, потом, разумеется, изменил, и вдруг завязалось так красиво и круто, что вышел роман…»

Толстой пишет это в марте 1873 года, между тем тремя годами раньше Софья Андреевна заносит в свою тетрадь слова мужа о том, что «ему представился тип женщины, замужней, из высшего общества, но потерявшей себя».

В эти три года Толстой составляет «Азбуку», обдумывает роман о Петре, но вряд ли позабыт замысел истории о женщине, «потерявшей себя», тем более, что, согласно той же записи Софьи Андреевны, «как только ему представился этот тип, так все лица и мужские типы, представлявшиеся прежде, нашли себе место и сгруппировались вокруг этой женщины. «Теперь мне все выяснилось», – говорил он. Но, видимо, еще не «выяснилось», что нужно полностью отдаться замыслу. Чтение Пушкина резко возвращает Толстого к роману о женщине из высшего света, разрешает все его сомнения. И вместе с этим вдруг все завязалось…

В книге «В чем моя вера?» (1884 год) Толстой рассказывает о своей работе над религиозно-философскими сочинениями: «…Я методически, шаг за шагом стараюсь разобрать все то, что скрывает от людей истину, и стих за стихом вновь перевожу, сличаю и соединяю четыре Евангелия. Работа эта продолжается уже шестой год… Такова моя продолжительная внешняя работа над богословием, Евангелиями. Но внутренняя работа моя, та, про которую я хочу рассказать здесь, была не такая. Это не было методическое исследование богословия и текстов Евангелий, – это было мгновенное устранение всего того, что скрывало смысл учения, и мгновенное озарение светом истины».

Так в финале «Воскресения» читает Евангелие герой романа Дмитрий Нехлюдов.

«– Да неужели только это? – вдруг вслух воскликнул Нехлюдов… Он… в первый раз, читая, понимал во всем значении слова, много раз читанные и незамеченные».

Однажды в разговоре он признается: «Когда я писал “Детство”, то мне казалось, что до меня никто еще так не почувствовал и не изобразил всю прелесть и поэзию детства». Каждое слово он пишет с чувством, что слово это пишется изначально, что никто до него не писал такого. Да так оно, конечно, и было. Как ни мечтал он порой, подобно своему Пьеру Безухову, скинуть с себя бремя «внешнего» особого человека, всем существом войти в «общую жизнь», ему определена иная судьба. Именно эта – открывать в первый раз.

Многое, о чем он думает и пишет, уже тысячелетия тревожит человечество, но могущество личности и гений художника оборачивают, заставляют других ощущать тысячелетнее первозданным. Читая Толстого, вслушиваясь в его суждения, чувствуем, как сила и ясность его духа, чистота взгляда, исключительность художественной новизны и в нас, как в нем самом, как в его героях, освежают, перетряхивают все духовное существо, снимают с глаз пелену предрассудков, заставляют взглянуть на мир в себе и мир вокруг с ощущением этого первого раза.

Взгляд его глубоко запрятанных серых глаз, которые, кажется, видят человека насквозь, и взгляд-суждение его, о чем бы он ни задумывался, о чем бы ни вел разговор, – поразительно свободен, не заслонен существовавшими до него чужими мнениями, впечатлениями, оценками. Оттого мир вокруг, все, что он видит в нем, является ему новым, неожиданным, необычным.

В 1873 году он заносит в дневник: «Я смолоду стал преждевременно анализировать все и немилосердно разрушать. Я часто боялся, думал – у меня не останется ничего целого; но вот я стареюсь, а у меня целого и невредимого много, больше, чем у других людей… У моих сверстников, веривших во все, когда я все разрушал, нет и 1/100 того».

В том-то и дело, что анализирует он и разрушает не уничтожения ради – ради созидания.

Завершив грандиозную эпопею «Войны и мира», он берется за создание «Азбуки» для детей.

Грандиозная эпопея – и «аз-буки», первое знакомство с грамотой и арифметикой, «счетом», как именует Толстой? Но для него огромность задач сопоставима: «Гордые мечты мои об этой “Азбуке” вот какие. По этой “Азбуке” только будут учиться два поколения русских всех детей от царских до мужицких, и первые впечатления поэтические получат из нее, и что, написав эту “Азбуку”, мне можно будет спокойно умереть».