Он мечтает, что его «Азбука» поможет открыть таящиеся в народе бесчисленные дарования, поможет этим дарованиям раскрыться: «Когда я вхожу в школу и вижу эту толпу оборванных, грязных, худых детей, с их светлыми глазами и так часто ангельскими выражениями, на меня находит тревога, ужас, вроде того, который испытывал бы при виде тонущих людей… И тонет тут самое дорогое, именно то духовное, которое так очевидно бросается в глаза в детях. Я хочу… спасти тех тонущих там Пушкиных, Остроградских, Филаретов, Ломоносовых. А они кишат в каждой школе».

Вот его масштабы! И так у него всю жизнь.

И того более. Однажды он напишет с его поразительной точностью: «Дети увеличительные стекла зла. Стоит приложить к детям какое-нибудь злое дело, и то, что казалось по отношению взрослых только нехорошим, представляется ужасным по отношению детей». Работая над «Азбукой», он хочет не только научить детей читать, писать, считать, дать им разнообразные сведения об окружающем мире, но и посеять в их душах как можно более семян добра.

На основе собственного опыта работы в открытых им школах для крестьянских детей он предлагает особый, им самим найденный способ обучения чтению, новые приемы счета, знакомит учеников с физикой и химией, ботаникой и зоологией. Он сочиняет рассказы для детского чтения, среди них и маленькие рассказы-статьи из разных областей знания, перерабатывает для своей книги произведения писателей иных времен и народов, сказки, басни, былины. Толстовская «Азбука» и сегодня одна из лучших начальных книг для детей. В ней мы впервые знакомимся со сказкой «Три медведя», рассказами «Филипок», «Акула», «Лев и собачка», с историями про собак Бульку и Мильтона, с «Кавказским пленником».

Для рассказа «Кавказский пленник» Толстой берет название, хорошо известное в русской литературе, но, в отличие от пушкинской поэмы, у него не один пленник, а два.

Жилин и Костылин – два человека, которые во всем разнятся. Они противопоставлены физически и психологически, по-разному относятся к тому, что с ними происходит, по-разному ведут себя в одном и том же положении. Толстой не дает имен героев, только фамилии, – но в фамилиях угадывается характер.

О Жилине говорится: «хоть невелик ростам, а удал был». Толстой, конечно, знал такие народные речения, как «молодецкая жила», «кость да жила, а всё сила», «хоть жилимся, да тянемся». Слово «жилиться» имеет толкование: напрягаться, натуживаться, стараться изо всех сил. В мыслях, решениях, поступках Жилин непременно удал, и, хотя портрета его в рассказе не находим, перед глазами у нас встает человек поджарый, ловкий, сильный и выносливый.

Костылин, в отличие от своего товарища, с первого появления обрисован внешне: «мужчина грузный, толстый, весь красный, а пот с него так и льет». Фамилия Костылин – напоминает о его физической и душевной слабости, неуверенности, нерасторопности. Он тяжел и неловок в ходьбе (здесь тоже «работает» фамилия): при попытке бежать из плена он движется тяжело, охает, отстает, сапоги трут ему ноги, босиком он обдирает ноги о камни.

Начало рассказу дал случай из кавказской жизни самого автора. Однажды Толстой и его приятель, когда им надоело тащиться с медленно идущей воинской колонной, точь-в-точь как герои рассказа, поехали вперед, натолкнулись на группу конных чеченцев и едва не попали в плен. Лошадь под Толстым была более резвой, чем под его приятелем, но он продолжал скакать с ним рядом, не желая оставлять его в опасности.

В дневнике Толстой записал: «Едва не попался в плен, но в этом случае вел себя хорошо, хотя и слишком чувствительно». «Слишком чувствительно» – это, скорее всего, бурная радость, им проявленная, когда удалось уйти от преследователей и добраться до своих. Вот ведь и удалой Жилин в конце рассказа, несмотря на погоню спасшийся из плена, «сам себя не помнит, плачет и приговаривает: «Братцы! Братцы!»

В рассказе две натуры, два характера, два подхода к жизни. Мы видим, что отношение человека к обстоятельствам зависит от его физического и психического здоровья. И видим при этом, насколько крепко взаимодействуют физическое и психическое здоровье.

На протяжении жизни Толстой постоянно думает, как должен вести себя человек, прежде всего – он сам, в трудных, порой вроде бы безысходных жизненных положениях. И к каким бы выводам не приходил, размышляя, поступает, как герой любимого им самим «Кавказского пленника».

Только постоянное действие приводит к желанной цели.

«Меня мучит мелочность моей жизни… Я стар – пора развития или прошла, или проходит» (ему двадцати четырех нет – служит на Кавказе, участвует в походах, пишет «Детство»). Давно настала пора «принимать большое влияние в счастии и пользе людей».

Два года спустя (уже сложившийся писатель, «Детство» напечатано, «Отрочество» закончено, Кавказ позади, он по-прежнему в армии, до участия в обороне Севастополя считанные месяцы): «В последний раз говорю себе: Ежели пройдет три дня, во время которых я ничего не сделаю для пользы людей, я убью себя».

Уже в Севастополе (идут бои, он занят первым из севастопольских рассказов, одновременно работает над собственным «проектом о переформировании армии») его озаряет «великая громадная мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь»: «Мысль эта – основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле».

Он и в самом деле, так или иначе, а в последние десятилетия отдавая этому все свое я, посвятит жизнь осуществлению явившейся ему в тот мартовский севастопольский день великой громадной мысли: будет содействовать основанию религии любви и единения между людьми, религии отрицания насилия, – эта религия, по его убеждению, изначально живет в душе каждого человека, заглушенная пороками, условностями, привычками, накопившимися во всей неправедности истории человечества.