После визита к отцу я не захотела сразу ехать домой (интересно, когда это дом Борисова стал моим?), а поехала в свою квартиру.

Игрушка валялась на кресле, и я не заметила ее, а когда присела, запустила злосчастный механизм. Белоснежный медвежонок, держа в лапах красное сердце, все никак не хотел успокаиваться, видимо что-то заклинило и мне пришлось вытащить батарейки, только бы не слушать это монотонное и бездушное «Я люблю тебя».

Не так признание звучало из уст любимого человека… Стоп! А как? Проскальзывало же что-то тогда такое в его взгляде, голосе, жестах, когда он произносил заветных три слова.

Конечно, проскальзывало. Холод, пустота. И ореховые глаза становились темными, непроницаемыми, стеклянными. И он твердил, как этот заведенный мишка: «Я люблю тебя». Заученная фраза в моих глазах, затуманенных влюбленностью, звучала иначе.

— Кирюш, я такая глупая… — сокрушалась у него на плече, после очередной ссоры и примирения.

— Не глупая, влюбленная…

— Не любимая? — зацепилась за услышанное слово и нахмурилась.

— Любимая, — выдохнул он, с силой сжимая меня в своих объятьях. Какая-то недосказанность повисла между ними и через несколько минут я услышала едва слышимый шепот: — Им.

Я подняла голову, захотелось спросить, что это значит, но Кирилл уснул, не разомкнув объятий, и мне тогда показалось, что окончание фразы нашептало мое воображение.

Я задремала в кресле и проснулась, услышав шорох в коридоре. Первая мысль: кто-то влез в мою квартиру, желая поживиться. Боюсь, злоумышленнику придется разочароваться.

— Ты здесь? — в дверном проеме возник черный силуэт — Костя.

— Да, я уснула, — голос хриплый ото сна.

— Я тебя обыскался, почему трубку не берешь? — подошел ближе и замер возле кресла.

— Я не слышала, наверное, на беззвучном стоит… — почему-то воздух с шумом выходил из легких, и комната, от нависшего надо мной Кости, казалась маленькой и душной.

— Отойди, пожалуйста, — просипела я, ощутив приступ клаустрофобии.

Он отступил и уперся спиной на стену.

— Прости, — прошептал вымученно, словно почувствовал мое состояние.

— Кость, а как ты думаешь, Кирилл… он любил меня? — замешкавшись, задала вопрос, который волновал меня больше всего сейчас.

— Я… не знаю. — Правда, он сказал правду. Горькую, болезненную правду. Но сердце ощутимо кольнуло в груди и обидные слова сами собой вырвались наружу.

— Откуда тебе знать?! Ты никого никогда не любил, у тебя и девушки никогда не было. Твоя личная жизнь засекречена похлеще архивов НКВД. — Я перевела дыхание и продолжила: — Кто же она, таинственная девушка и мать Тимура? Ты любил ее? — слова внезапно закончились, словно кто-то дернул стоп-кран, и поезд, набиравший обороты, минуя сопротивление, затормозил.

Тишина. Молчание.

— Любил? — подал голос Костя, когда я уже не ожидала услышать ответа. — Я и сейчас… люблю.

— Ее? Тогда почему вы не вместе, у вас же сын… — Резать по живому — вот как это называется. Ему больно, а я ковыряю рану ножом, присыпая солью. Жжет… Болит… Он терпит. И принимает эту боль. Привык? Смирился?

— Она… нет, к ней это отношения не имеет.

— Почему ты такой… застегнутый на все пуговицы, не позволяющий себе лишнего вздоха, слова. Отпусти себя, Кость, нельзя вариться в собственном соку постоянно, иначе он будет разъедать тебя изнутри, как кислота. Кирилл… — мой сеанс психоанализа был прерван Костей.

— Я не Кирилл, Рита! Далеко не Кирилл. И им не стану. Да, он свободный, открытый, человек-праздник. Я — нет. Отпустить себя? Боюсь, ты сама не знаешь, о чем просишь.

Он в мгновение ока очутился возле меня, присел на корточки и взял мои ладони в свои. Я не могла пошевелиться, и смотрела на него как завороженная. Тусклый свет фонарей на улице проникал в комнату и освещал его лицо.

«Верю!» — в порыве мысленно воскликнула я. Кажется, сейчас в глазах Кости (не Кирилла!) я видела всё, что сделало бы признание правдой, если бы он, конечно, его произнес. Не как игрушка с механическим голосом — ни капли холода и пустоты во взгляде. Искренности — вот чего не доставало взглядам и признаниям Кирилла. У Кости в глазах такой спектр эмоций и чувств, что меня бросает то в жар, то в холод. И я верю, верю ему безоговорочно, не успевая удивиться или проанализировать увиденное.

— Я тебя поцелую сейчас, ты не отталкивай меня, ладно? Потом, позже… — голос слышен издалека, и я не сразу поняла смысл сказанных им слов.

А когда поняла, на первый план выступили чувства, явно проигрывая доводам рассудка.

Теплые и почему-то сладкие губы прикоснулись к моим нежно, трепетно. Мы — движение, плавный танец скользящих губ, языков под аккомпанемент нашего дыхания. Где-то во время или в перерывах потерялись и растворились без следа безликие «я» и «ты», сменившись всеобъемлющим «мы». Сейчас мы — сиамские близнецы, связанные намертво общим сердцем, дыханием, движениями.

Как назвал Костя Кирилла — человек-праздник? Нет, никогда до этого у меня в груди не гремели салюты и не звучали в голове незнакомые и красивые мелодии, а поцелуй не напоминал странный танец.