Шрифт:
— Кто ты, души моей рассказ? — спрашивает Ананьев.
— Рая я… — отвечает жиличка.
— А я — дядя Слава! — обрадовался Ананьев и сразу песню ей исполнил что попусту-то болтать — и всю душу в пение вложил:
Ах, Рая, Рая, Рая, ты со мной играешь!Ну, играй, играй, играй, играй…Ты меня из рая прямо в ад бросаешь,А потом из ада снова в рай!да так хорошо спел, душевно, как на оперной сцене.
Рая даже прослезилась и зарыдала в голос. А он не унимается и все, что есть у него, предлагает:
— Рая, выходи за меня замуж! Поедем в Астрахань черную икру есть, а оттуда — в Москву, стихи писать… Выходи за меня, я тебя люблю по гроб жизни, — сильно расчувствовался.
И Рая расчувствовалась — колотится в решетку…
— С большим удовольствием, — говорит, — выйду, как только клетку позорную откроют!
Но пока объяснялся он ей в любви, нас и освободили… Жена моя на улице сидеть замерзла, пошла и откупилась от милиции деньгами, капустой, засунула каждому за голенище… А они в хромовых сапогах ходили, чтоб все думали, что они в милиции офицерами служат. Нас и отпустили за примерное поведение.
Вышли мы на улицу, на волю… А на улице — ночь, темень непроглядная! Все улицы в Мичуринске кривые, темные, одна лампочка на фонаре кое-как болтается… А у них на весь Мичуринск одна лампочка и была! И еще — снегом в лицо несет, буран по городу гуляет… Буран и бандиты, а остальные все спать позавалились, если что — не добудиться. Хорошо, хоть с нами собака была, а она в обиду не даст, любого на куски порвет. Собака за пазухой сидит, а мы все наруже зябнем… Хоть бы в какую конуру спрятаться, что ли?
Наконец остановили легковую машину… Сами уже в сосульки превратились. Ох, и сташно в Мичуринске в три часа ночи, да еще зимой!
— Вези, — говорим, — нас обратно в Москву. Не хотим больше в Астрахань ехать, не нужна нам черная икра! И у вас не хотим гостить, надоело, неприветливые люди у вас в Мичуринске! — сговорились с ним, он и повез… Сказал, что он сам-то хоть и мичуринский, но — хороший, другим не чета.
Едем по городу, по кривым темным улочкам… Хоть бы, думаем, побыстрее за город выехать да газу наддать, чтоб дорога-дороженька перед нами до Москвы стрелой легла… Нет, не успели выехать! Привязался за нами легковой автомобиль без номеров и сигналит, чтоб немедленно остановились… Ну, бандиты, верное дело! А наш-то водитель не останавливается, показывает им, что тормоза у него отказали, не может никак остановиться…
Кое-как от них отвязались, за город выехали… А там дорога заблокирована, трактора стоят… И опять — милиция! Палками машет, чтоб остановились. Есть ли, нет тормоза? Стоп — и все.
Ну, остановились кое-как… Мы то пригнули сразу башки, чтоб нас милиция не узнала, а то вдруг узнает, опять в гостиницу отправит… Ну, ее, эту гостиницу к лешему! Мы в таких гостиницах живали, что мичуринским и не снилось! Пошел водитель наш выяснить, в чем дело? Не нам же переться, выяснять! Мы башки-то пригнули, не дома сидим, у мичуринцев в гостях!
Пришел водитель… Так и так, говорит, нет нам никакой возможности на Москву прорваться — всю дорогу перемело… Остается одно: на вокзал возвращаться и поездом телепаться… Делать нечего, повез он нас обратно в немилый Мичуринск, на вокзал…
А на вокзале — и билеты нам на поезд купил и до вагона помог добраться… А то мы уже извелись все! Сказали ему:
— Неси ты нас теперь к вагону, мил-человек, мы — устали, сил никаких нет!
Сгреб он нас в охапку: и Ананьева, и меня, и жену мою, и собаку нашу отнес в вагон и по своим местам разложил… Правда, хоть сам и мичуринский, но — хороший оказался.
А в вагоне мы отогрелись и в себя пришли… А в вагон-то еще много разных мичуринских набилось, они поехали в Москву яблоки мичуринские продавать, чтоб московских на базарах облапошить, а самим — разбогатеть. Тут уж Ананьев на них и отыгрался…
Выставил он свои ноги длинные, голенастые в проход, чтоб мичуринские, чем других обманывать, лучше себе носы все поразбивали… И, правда, пока ехали до Москвы, мичуринские все носы себе поразбивали… Отыгрался на них Ананьев.
Неделю мы потом дома в себя приходили… А с Ананьевым теперь никуда больше не ездим. Ну его! Опасный человек. А то с ним так можно куда-нибудь заехать — и живым не вернешься! И собака не поможет. Пусть он теперь с другими дураками ездит. А мы лучше дома посидим. Мы — умные.
ПАЛЬТО
Было у меня когда-то хорошее демисезонное пальто: серое, чуть расклешенное книзу, импортное. Я когда учиться поступил, его из Томска привез. Всем оно понравилось.
— О, какое шикарное пальто! — сказали. — Да в таком сразу и жениться можно! Дай-ка поносить?
В нем я и ходил, пока учился… В холода. Хорошо оно грело. А когда и другим давал поносить, если просили, мне не жалко было. Многое мое пальто повидало, многое помнит. И спал я на нем, когда нужда была, и укрывался им, и противостоял всем ветрам. Оберегало оно меня. И все плохое и хорошее вместе со мной испытало: и вином было полито, и слезами, и кровью, и трещало по швам, и пуговицы с мясом летели… Можно сказать: военное пальто, фронтовое было.