В январе я начал переживать нечто необычное. Где-то внизу у моих ног словно в каком -то невидимом резервуаре начала скапливаться энергия. Я чувствовал ее огромный ком, дававший мне лишь какую-то уверенность на то, что я смогу им овладеть. Он давал мне уверенность лишь своим присутствием. Я чувствовал, что такое распределение энергии результат какой-то неправильности в психоэнергоструктуре моего организма.

В начале марта я пришел к Вадику мириться. Они смотрели телевизор. Я сел на ковер и молча просидел до конца фильма. После его окончания Вадик, удивленный моим молчанием, но остававшийся обиженным, пошел меня проводить.

– Мне кажется, что я спасен, - сказал я.

Вадим промолчал, отреагировав тем не менее на это положительно.

Мы сели на скамейку перед его подъездом.

– У меня ни к кому нет никаких претензий,- говорил он,- а кто на меня что-то имеет - к тому то и возвращается.

Последние слова он сказал с намеком в мой адрес. Это несколько успокаивало меня и успокоило бы полностью в случае полного доверия ему, в том, что он не воздействует на меня дистанционно. Но я ему так не верил, а чувствам своим я тоже до конца не доверял, так как не знал, как должна чувственно выглядеть правда. И моя чувственная сфера не была восстановлена полностью.

– Кого ты хочешь в этом мире изменить?
– начал со снисходительностью к бессмысленности моих усилий говорить он.
– Я общаюсь с парнями - из них больше половины пустые.

– Только не я, - сказал я, имея в виду то, что раз я полный, значит мне необходимо делиться своей полнотой.

– О, я не сомневаюсь.

Я почувствовал, что после разговора эти слова будут меня хлестать, но я не знал, что надо говорить, чтобы от них защититься. Укол тем временем улегся и неприятное чувство от сказанного исчезло. Мы встали и пошли дальше. Молчание надо было прервать, и я начал говорить частичку того, чем был переполнен:

– Ужас что творится с эзотерикой, показывают по телевизору Сете Асахара. Его биография, говорит корреспондент, также темна, как и его деятельность: "После освобождения души в Гималаях, приехал в Туву". Что же тут темного?

– Ха-ха-ха!
– расхохотался Вадик, даже не спросив у меня, что имею в виду под своим вопросом я. Я же имел в виду то, что освободившаяся душа может сказать о себе любую, нужную себе информацию, а во-вторых, не имея своего, подобного Учителю, знания, обычный человек просто неспособен узнать Учителя, без элементарного доверия. Он не узнает Его, даже если последний будет раскрывать перед ним свою душу. После духовного размежевания, вызванного моим письмом, и вообще этот мой приход был отличным от всех остальных, во время которых я обычно своими знаниями в разговорах заполнял время. Сказать же Вадику о своих миролюбивых настроениях я даже и не подумал, так как ничем не проявлял своего противопоставления. Смех же Вадика, переливаясь от его воспоминаний, о том что я еще не совсем дурак, понятно вызвал у меня такое же отношение, которое я опять ничем не проявил. Когда я пришел домой, "кожа" опять начала с меня слезать лохмотьями, причиняя нестерпимую боль не самим процессом снятия, а тем, что ложилось на оголенные теперь места моего тела. Я как будто начинал видеть отношение, которое было вложено в каждую его фразу и действие, в его присутствии выглядевшие вполне обычными и безобидными.

Что мне было делать? Пойти и начать бить его головой об стенку? У меня не было стольких сил. Причинить какой-нибудь материальный ущерб? Но едва ли бы меня поняли, если до этого времени я молчал. Пойти сказать ему об этом прямо?
– Он просто посмеется надо мной, как смеялся недавно.

Тогда же сестра, приехавшая в с коммерческой поездкой дала мне возможность узнать, что такое индуктивное зрение. К ее приезду, благодаря эмоциональному подъему, вызванному приближением весны, я накопил достаточное количество энергии для успокоения и уверенности в себе. Но после нескольких разговоров с ней я почувствовал, что опять катастрофически худею и весь утоньшаюсь. Причину этого я, понятно, видел в ней, но исправить положение словами я не смог, после чего я замкнулся.

Однажды мне понадобился ключ от квартиры. Его поиски по его обычным местонахождениям мне ничего не дали. Моя сосредоточенность обратила на себя внимание сестры, понявшей, что я ищу и одновременно, как мне показалось, захотевшей проверить мои сенситивные способности. В этот момент произошло как бы наложение одной реальности на другую. Наложенная реальность отличалась от обычной зеленоватым цветом всего, в ней находившегося. Благодаря присутствовавшему в ней чувству, я почувствовал, что ключ находится в кармане пальто сестры. Оставалось только подойти и взять его.

Это была какая-то высшая дурость на пустом месте, какая-то свершающаяся высшая несправедливость, о которой свершающие и не подозревали. Мне улыбались, сочувствовали, были готовы помочь, чем могли, готовы были сделать, можно сказать все, ради того, чтобы я был собой. Все участники свершающегося были своими людьми. Но мне от них ничего не было нужно кроме одного - чтобы обо мне правильно думали - что я -это я. Что я нормальный. А этой элементарщины они как раз делать и не могли из-за своего понимания положения дел или амбиций. И из-за этой элементарщины я становился дураком опять вплоть до нового возвращения в психиатрическую больницу. Где в жизни можно найти ситуацию абсурдней? И это понимал один лишь я. Обратиться к матушке за поддержкой - что, она разве сможет заставить Павитрина думать правильно? И едва я это начинал делать, как у меня возникали мысли, что она опять подумает, что у меня опять началось. К сестре? Она меня выслушивала, но я видел, что она оставалась закрытой во время разговора и имеет свое мнение. Какое? Я этого не знал. Она мне вслух не говорила, так как только выслушивала и расспрашивала меня. Оставалось только думать, что она тоже думает, что у меня опять начались галлюцинации. Ведь это же воздействие происходит на расстоянии, и я это чувствовал. А они - может, они в это и не верят, а слушают меня лишь для того, чтобы посмотреть степень моего сумасшествия. Имея загруженную голову и чувства, оценить насколько они верят в возможность такого влияния я просто не мог. Я просто их не слышал. Я замолкал. Правильно - так как мне было надо, меня понимал один лишь Павитрин, когда раскрывался и активно сопереживал моим болям, если я о них рассказывал. Но последний раз он это делал 10 лет назад. Сейчас и он не хотел меня слушать. Мне не оставлялось права на ошибку, меня отталкивали, когда я пришел извиняться. Мне оставалось лечь в больницу из-за этого опять? Но ведь я же не дурак. От чего меня сейчас там будут лечить этими препаратами? Если бы я это сделал, я чувствовал, что это будет надолго.

Я сидел на кухне и смотрел на огромную голову Павитрина, надетую на мою. Его голова состояла из разноцветных полос. Я не знал, что ему от меня еще надо. Я спросил, после чего стал прощупывать себя вниманием в поисках места, на которое должен прийти ответ. Он пришел на мой нос. "Ничего". Параллельно моему носу в воздухе висел огромный нос Павитрина всем своим существом, заходящий в мою голову. Но его кончик выходил из нее и соприкасался с кончиком моего носа.

– Зачем ты пришел?

– Просто так.