Хотя Мила Попова училась на лечебном факультете, но в ней не было той терапевтической закваски, которая отличала терапевтов от педиатров. Терапевты всегда умели держать себя на публике достопочтенно, красиво носить дорогую одежду и говорить своё мнение немного скучающим тоном. А Мила Попова по своей внешности напоминала Буратино. Её маленькие чёрные глаза искрились молодостью, жидкие каштановые волосы весело кудрявились, а большой красный рот широко улыбался всему на свете.

А педиатры были из другого теста, их не столько беспокоил их внешний вид, сколько доверие к ним маленьких пациентов, видимо в такой педиатрической опеке нуждалась и Мила, а Вера предложила девушке свою дружбу и проживание в ее доме.

– Познакомь меня с твоей мамой, – попросила Вера девушку при первом знакомстве, –как ей удалось вложить в тебя столько воспитание, что его бы хватить с лихвой на целый сиротский дом! Да, Караганда всегда славилась своими послушными дочерями, но перед твоим примерным поведением я снимаю шляпу. Ты можешь жить у меня, пока тебе не выделят врачебную квартиру. Милости просим.

И Мила Попова приглашение приняла с радостью. Ее история жизни была проста и одновременно печальна.

Родители Милы познакомились в Германии в фашистском концентрационном лагере, куда их семьи были вывезены немцами еще в начале войны. Уже в первый год заключения они осиротели, а еще через год за колючей проволокой, под лай сторожевых псов, зародилась между ними первая юношеская любовь.

Милиных родителей освободили советские солдаты. Из лагеря в солдатских теплушках их вывезли в знойный Казахстан, где под палящим солнцем они должны были привыкнуть к своему положению сирот войны и жить дальше. Чтобы легче было изгладить из сердца страх и одиночество молодые люди решили жить вместе, как муж и жена. После рождения Милы ее отец навсегда ушел из семьи, устав от приступов ревности ее мамы. Воспитывалась девочка той несчастной женщиной, сердце которой разучилось любить, и которая не знала других отношений между родителями и детьми, кроме как быть хорошим надсмотрщиком для дочери. Миле с детства не разрешалось иметь собственное мнение или иметь какое-то желание. Колыбельные песни в доме не пелись, и ласкать девочку было некому. К тому же мама Милы не работала, а жила на элементы от беглого мужа и на небольшое «лагерное» пособие.

Рассказы Милы о ее детстве и юности меняли Верино мнение о тех годах, которые она провела в родительском доме. Да, и в ее доме тоже царствовал мамин закон, но там была свобода думать, читать, высказывать своё мнение, учиться самостоятельности и иметь пусть одну, но подругу.

Веру пугала незащищенность Милы в реальном мире, и она стала заботиться о ней, как о своей младшей сестре, как дома, так и в больнице.

Была утренняя врачебная пятиминутка. Мила где-то задерживалась, и Вера начинала нервничать. Опозданий врачей ординаторов главный врач района не допускал.

Интерьер кабинета главного врача был по-министерски тяжеловесным. Стены оббиты деревянными плитками, а под портретом Леонида Ильича Брежнева стоял огромный дубовый стол, где на кожаном мягком кресле восседал сам Жакибеков, главный врач больницы. Его массивная фигура и его мягкое кресло сочетались друг с другом, как медведь с его берлогой. Рассеянный дневной свет, проникающий в комнату через тюлевые занавески на высоких окнах и персидский ковёр, устилающий пол кабинета, делали обстановку пятиминуток торжественной. Вдоль стен с двух сторон от стола главного врача стояли впритирку простые кресла, предназначенные для врачей больницы.

С приходом новых специалистов этих кресел стало не хватать, и опоздавшие врачи искали себе стулья в других кабинетах. Мила в тот раз пришла последней. Она почти вбежала в кабинет, потом быстро оглянулась по сторонам и вдруг остановилась посреди кабинета, как вкопанная. Видимо, на нее подействовало то, что свободных кресел не было. Решив, что пятиминутку можно слушать стоя, она покорно опустила руки вдоль туловища, приготовившись слушать наставления главного врача.

Такое неординарное поведение молодого доктора главному врачу не понравилось, и в кабинете установилось официальное молчание, означавшее коллегиальное неодобрение, но Мила расценила это молчание, как возможность поздороваться. Она приветливо кивала каждому доктору, пока не пришла очередь приветствовать главного врача. Под начальственным взглядом товарища Жакибекова Мила вытянулась солдатиком и обратилась вся во внимание, ожидая начала пятиминутки. Когда главный врач начальственно кашлянул, то все присутствующие поняли, что он сердится, все, кроме Милы, которая продолжала стоять, как часовой у мавзолея.

Тут молодой стоматолог, сидевший на кресле рядом с Верой, решил вмешаться в ход событий и пошутил. Он кашлянул, чтобы обратить внимание девушки на него, и с улыбкой предложил ей сеть на его коленки.

Мила благодарно взглянула стоматолога, которого уже знала по имени, потом с недоверием на его острые коленки, и, подобрав халатик, спокойно устроилась на них.

В кабинете раздал протяжный вдох, а молодой стоматолог совсем растерялся, ведь и коню понятно, что он хотел только пошутить …

Не замечая всеобщего внимания к ее персоне, Мила продолжала подобострастно смотреть на главного врача, который еще не сказал ни слова. За ее спиной молодой коллега от неловкости момента осторожно сложил руки на груди, чтобы ничего плохо о нем не подумали его коллеги.

От этой немой сцены, главный врач района почувствовал себя лишним в своём кабинете, и уже громко постучал по столу ручкой.

– Мила, встань с кресла немедленно, и возьми стул у секретаря, – зашептала Вера подруге, но та скосила глаза на Веру и недовольно покачала головой, словно именно Вера мешала проведению пятиминутки, но Вера не сдавалась.