Наступал момент расчета за его услуги, а денег в доме не было, водки не было тоже. Думая о том, как можно рассчитаться за работу электрика без денег и без водки, Вера исподтишка разглядывала Ивана Илларионовича из-под полы детской шубы, висевшей на вешалке.

«Флегматик со скудными эмоциями и недостаточным воспитанием».

Но это заключение педиатра не могло быть обидным для мужчины, потому что тот не умел читать чужие мысли. Вопреки этому резюме, Вере импонировали его уверенные движения, неторопливость и степенность.

Красное от мороза лицо выдавало в нем любителя зимней рыбалки. Его маленькие глазки походили на медвежьи, в прищуре которых чудился хитринка, с которой идут на охоту, а еще он был обладателем прямого с горбинкой носа, обветренных губ и волевого подбородка.

Чтобы не дать своему воображению разыграться, Вера решительно встала и подошла к стулу, на котором стоял электрик. Тянуть время с оплатой за услугу женщина больше не могла.

– Иван Ил-л-ларионович, можно я рассчитаюсь с вами после получки?

Электрик удивленно посмотрел на подскочившую к нему докторшу, которая до этого так мирно сидела под вешалкой, и, ничего не ответив, стал опять заниматься своим делом.

Странно, но эта женщина приглянулась Ивану с первого взгляда, но не внешностью или одеждой, а какой-то непонятной ему открытой доверчивостью. Она напоминала ему бедного француза, бежавшего из России в 1812 году. Поэтому он осознано тянул время с ремонтом электричества во врачебном доме, скрывая свой растущий интерес к той, которую деревенские разом зауважали.

Иван уже был много наслышан о причудах приезжей докторши.

По весне она насильно раздавала трехлитровые банки с малиновым вареньем рубщиками дров. Ребята, привыкшие к самогону, с ума сходили, не зная, как им избавиться от этого варенья. Вся деревня изрядно посмеялась, когда она обозналась коровами и весь день гонялась по деревни за коровой своего соседа, пока не загнала ее в свою стайку и не увидела, что вымя у ее коровы было совсем другое. Но больше всего изумляли земляков ее купания в таежной речке, в которой плескались обычно только голые ребятишки. Зато на приеме в больнице, даже видавшие виды старички и старушки до слез умилялись почтительному обхождению врачицы, и стали похаживать к ней не по болезни, а для того, чтобы беседовать, посудачить.

Впервые Веру Владимировну увидел Иван только прошлым летом, когда та шла по центральной дороге села. Она шла по пыльной улице, как по дворцовой площади. На ней был белый шелковый костюм с удлиненной юбкой, красные туфельки на полных ножках, а гладко причесанные волосы делали ее похожей на ссыльную княжну.

Удивительно было то, как в этой женщине сочетались благородные манеры и трогательная доброта к простым людям.

Теперь, стоя на стуле и видя с высоты своего положения растерянный вид докторши, которая теперь стояла у окна, Иван решил уважить женщину.

– Денег мне ваших не надо. У меня их, однако, и куры не клюют.

Вера подошла поближе, решая, как ей реагировать на эти слова, или признать ответ электрика унизительным, или, наоборот, дружелюбным. Женщина выбрала второй вариант.

– Тогда я вас чаем с вареньем угощу! Хорошо?

Тут электрик в самошитых валенках ловко спрыгнул со стула, нажал пальцем на выключатель и свет загорелся. На свет сбежались из комнат дети. Радостно всем, когда в доме горит по вечерам свет. Вера уже потянулась к чайнику, но напрасно.

– А, вот чаи-то я с детства не употребляю, увольте. Водку-то не пью я с юности, однако. Если пью, то бишь, молоко парное, но только от маминой буренки.

Запахнув овечий тулуп на груди, электрик пошел к выходу. В этот момент Вера от всей души ненавидела зазнавшегося деревенского мужика со среднетехническим образованием. От огорчения за свою несостоятельность заплатить мужчине за услуги, как это подобает порядочной даме, Вера гордо подняла голову и направилась вслед за противным Иваном Илларионовичем, чтобы провести его к воротам мимо будки с Пиратом, который уже рвал цепь.

Искусать наглеца, пробравшегося в дом его хозяйки, было для Пирата делом собачьей чести. У самых ворот Иван вдруг оглянулся на хозяйку и бросил в ее сторону, словно бы невзначай: «Не сердись, рассчитаешься позже».

От этих слов, несколькими часами позже, женщине захотелось вновь иметь личную жизнь. Эти слова разжигали в ее теле пламя желаний быть любимой и любить, и немедленно. Это желание любви не могли победить ни изнурительный крестьянский труд, ни доводы рассудка, который по ночам предавал свою хозяйку, а сам виновник этого безрассудного желания любви не спешил исполнить свою угрозу.