Страшно.

Что если все это – лишь испытание на пути Уходящего?

Риаленн прислонилась головой к мокрому окну; стало легче. Испытание? Нет, не похоже. Страж, конечно, не человек, но из прихоти не стал бы убивать людей. Как еще Харста не тронул? Видно, и вправду хороший он охотник, раз даже с Лесом умеет договориться. А тот, молодой, не умел?! Мысль вспыхнула спичкой – мысль, от которой даже слегка неловко стало. Нет, тут дело в другом. Кто-то разъярил Лесного Стража, и разъярил умело, как могут только люди. Вырубки? Может, и так. Может быть, и довели крестьяне своими выходками Стража до белого каления, да только опять же обугленные деревья никуда не денешь: кому было нужно поджигать лес? До таких зверств на памяти ведьмы еще никогда не доходило. А главное – она помнила то страшное ощущение, которое испытывала, когда волосы ей запорашивал пепел с верхушек пораженных деревьев: Лес просил ее помощи, и просил так, как просят умирающие последнюю в своей жизни кружку воды.

Не огонь это был. Или – не совсем огонь.

Риаленн стиснула зубы: Страж, не Страж… Какая разница, если она сама не выполнила Долга Хранителя? По сути, одно то, что она покинула Карфальский лес, уже было предательством, не говоря уже о холодном равнодушии, которое охватило ее после первого убитого деревьями охотника. Как она могла осуждать действия Хозяина? Если он мстит – значит, есть за что! Так ведь?

Так?

Убитый охотник грустно покачал головой: не за что! не за что! – и Риаленн захотелось завыть, разбить стекло в окне такого уютного дома и волчьей прытью улететь в Карфальский лес – спрашивать, спрашивать, пока не ответит Страж, в чем провинился перед ним человек, из которого проросли зеленые березовые побеги, и в чем провинилась она, Риаленн, и где в этом дурацком мире правда, и почему лес выбрал себе такого глупого Хранителя.

Не за что?!

Но тогда – куда деваться от лжи и несправедливости? Если даже Лес заразился от людей пороками, если самому Стражу, убийце невинных, нельзя доверять – куда деваться? Проситься к Харсту и Лансее, стать приживалкой? Она почувствовала жар на щеках, впалых от постоянного нервного напряжения. Они, конечно, хорошие люди… но они – люди. И этим все сказано. Не примут. А если и примут – каждый кусок считать будут. Аррр! Проклятье! Никогда Риаленн не хотела никого убивать, даже когда ее привязали к столбу на площади и подожгли сухой хворост. Стыдно было за людей, братьев и сестер по крови и плоти, а убивать – не хотелось, и точка. И сейчас Хранительнице снова было стыдно. На этот раз – за лес. Кто кого предал? Кто предал первым? Почему все так получилось?

Январь светился с небесной полусферы улыбчивым ломтиком луны, нашептывал девушке: думай, думай, иначе – конец, иначе – не простишь себя, никогда, никогда, будешь умирать – долго, с этого дня и до конца, гниющий кусок мяса, думай… Лес помнит тебя, Ри, помнит и – все еще – любит, иначе лежать бы тебе сейчас хладным трупом на розовом от крови свежем снегу, лежать самым прекрасным украшением Карфальского леса, и не пришел бы охотник, не взял тебя к себе. Тссс… тени по углам… мыши в подполье… помоги, Ри, помоги, я отплачу, только с-с-стань ч-человеком…

Девушка отпрянула от окна, расширенные зрачки разрезали заоконную тьму, где под рогом месяца серебрился саван января: кто? кто это? Все возможности Хранительницы работали сейчас на пределе, но тьма по-прежнему не желала или не могла дать прямой ответ. И все же шестое чувство Риаленн уловило знакомое до сладкой дрожи колебание души: Лес пришел за ней. Он помнил свою хозяйку!

Она потянулась к стеклу, пальцы нащупали задвижку, и январь влетел в комнату клубами пара, обжигая лицо и руки, и засвистел ночной Эол свою злую разбойничью песню, в которой нет ни слов, ни ритма, а есть один лишь волчий вой, разлетевшийся в кронах осин и берез… Дрожа от холода (уже? уже – свыклась с теплом?!), девушка села на подоконник, опираясь рукой на створку окна; губы тихонько прошептали несколько слов, и прямо из сгустившейся, вязкой тьмы на колени к ней прыгнул лохматый серый зверь.

– Ты пришел? – вопрос адресовался не волку, который всем телом прижался к девушке; нет, сейчас Риаленн смотрела сквозь взгляд зверя – туда, где нашла она полгода назад замученного Лесом человека. И не волк, разумеется, ответил ей:

– Да, Ри, я пришел.

– Что-то случилось с Лесом? Я знаю, я должна вернуться, но…

Волк только сильнее прижался к ведьме, и из глаз его покатились по шерсти две крупные слезы.

– Я не могу справиться, Хранительница.

– Ты…

– Мне больно. Очень больно. Посмотри мне в глаза, посмотри еще раз, на самое дно… не хочешь? Правильно. Боль, она заразна: увидишь – и сам… Он ушел, но скоро вернется, и тогда… тогда мне придет конец. Лесу придет конец. Всему – конец. Я не знаю, кто он; не спрашивай – не знаю, да это и не нужно: у смерти нет имени…

– Кто ты? – прошептала Риаленн. – И кто – он? Ты не Страж. Правда?

– Я? – на морде волка нарисовалась горькая улыбка. – Ха-а-ай… ты еще не поняла? Эх ты… Хранительница… Само собой, я не Страж. Потому что Страж сошел с ума, и Харста твоего он не тронул только по счастливой случайности. В рубашке родился… Наверное… Отговори охотника, пусть не ходит больше в Карфальский лес… никогда. А я – я твой предшественник, Ри. Я тот, с кем ты мечтала встретиться. Я ушедший Хранитель. Рада, небось?

– Рада, – прошептала девушка. Ее губы искривились. – Ой, как рада…

– Не отдавай Лесу жизнь, – тихо проговорил волк. – Жертва будет напрасной. Страж не оценит твоей гордости и твоего подарка. Все плохо, Ри, все очень плохо. Я знаю: зло вернется с первым весенним теплом, и Страж снова будет рычать от боли и мстить тем, кого сможет найти, а потом…

– Бродячий Лес, – это не она, не она говорит…

– Умница, – кивнул волк. – И так будет, потому что он обязательно вернется. Такие… звери… они не останавливаются. Им хочется больше и больше… пока не лопнет брюхо.