– Ты откуда такая взялась? – спросил он, поправляя ветки в костре, который обнаруживал подозрительные призраки угасания.

– Какая? – вопросом на вопрос ответила девушка, и Харсту показалось, что лес за его спиной качнулся и поплыл куда-то далеко… и далекий лохматый зверь вдруг оказался за незащищенной спиной охотника. Ощущение длилось всего лишь какое-то мгновение, но спина нехорошо похолодела. Да что же это сегодня такое творится?

– Какая? – Харст задумался. – Одетая не по погоде. С ножом в груди. Какая же еще?

– Я из леса, – просто сказала она.

– Ага, – в это "ага" охотник вложил все свое недоумение по поводу лаконичного ответа спасенной. – Из леса. Конечно. Как же еще может быть?

– Я вправду из леса, – мягко и тихо проговорила девушка, и Харсту стало стыдно за свою язвительность. Мало ли, что могло случиться? Правда, голова охотника наотрез отказалась соображать, что же именно произошло с… да, между прочим, имени-то ее он до сих пор не знает! Хорошенькая вежливость – даже учитывая донельзя осудительное поведение собеседницы несколько часов назад!

– Как тебя зовут?

– Риаленн, – прошептали заснеженные канделябры берез, кивая вершинами и разбрасывая тени в ожившем пламени костра. – Риаленн, Хранительница! – прогудел в кронах ночной ветер. – Риаленн, Хранительница леса, Дух Стаи, Ушедшая, которую возвратили, – твердо сказало небо, и месяц дружески подмигнул Харсту, которого от сегодняшней ночи начинала пробирать мелкая дрожь.

– Риаленн, – ответила она. Помедлила и добавила: – И я ведьма. Ведьма Карфальского леса.

Та-ак, только этого и не хватало…

– А не боишься ты, ведьма, – медленно проговорил Харст, – что сейчас возьму я арбалет да и продырявлю тебя, как того кота, в чью шкуру ты сейчас завернута?

Редко кому удавалось пристыдить старого зверобоя дважды подряд и никому – сделать это без слов.

Такими глазами она на него посмотрела – хоть сквозь землю проваливайся…

– Нет, не боюсь, – ответила Риаленн. – Мне отец с мамой сказали… и еще охотник один.

– Ясно, – уже хорошо, у ведьмы хотя бы есть семья. Что ж недоглядели-то? Эх, ведьмаки! силы много, ума – с копейку, да и ту на лапти променяли. – Где живете?

Недоумение отразилось в синеве взгляда девушки, но уже через несколько секунд сменилось глубокой, как море, грустью.

– Вы не поняли, – тихо сказала она. – Вы не поняли. Они все… все…

Гладя по голове плачущую Риаленн, Харст ощутил в груди резкую боль, которая успела позабыться за сорок лет, проведенных в лесах. И, сжимая зубы, он молил всех известных ему богов, чтобы эта боль не оказалась одной только болью.

Дом зверобоя находился в Роглаке, деревушке, что лежит в пяти милях от перевала Скохкорра. Вокруг Роглака нет особенно густых лесов, что лишило Харста конкурентов в хитром охотничьем ремесле: кому охота селиться в такой дали от зверя? А Харст просто помнил простой закон природы: волк не таскает куриц из деревни, у которой поселился. Смешно? Да, смешно… если забыть о том, что именно в харстовом доме не переводилась вкусная и сытная еда и его Лансея никогда еще не жаловалась на плохую одежду. Удача шла бок о бок со старым охотником, шла вместе с песней, у которой не было ни конца ни края, и вместе с ней ложилась на тетиву дедового арбалета: лети, быстрокрылая!

Роглак встретил Харста и Риаленн покосившимися избушками, снежной пылью проселочной дороги – какая дорога! горки-пригорки, выбоины-ямы, только горным козам бегать! – и терпким дымом печных труб. Запах дыма внушал Хранительнице звериный страх перед человеческим жильем, и только одна вера в то, что охотник не даст ее в обиду, не давала ей рвануться назад и исчезнуть в снегах – навсегда, навсегда… А охотник шел и поминал самыми нехорошими словами старосту Глейна, которого угораздило появиться на перекрестке в самый неподходящий момент.

Рот открыл староста – хоть ворона залетай.

– Здравствуй, пролен Глейн. Удачи тебе в твоих нелегких трудах. Вот, заказ твой несу. В смысле, шкуру зверя диковинного. Девушка в заказ не входит.

– А… ну да. Спасибо, Харст, удружил. Уплачу, как положено. На чай заходи.

В чем нельзя было упрекнуть Глейна – так это в скупости. Платил он всегда ровно столько, сколько обещал, а обещая – не занижал цену. И чаем угощал – тоже не скупясь. Понимал, видно, что лучшего зверобоя, чем Харст, не отыскать миль на триста вокруг. Другое дело, что сам охотник никогда так не думал о себе: еще дед его, передавший свое оружие внуку, потому что Ретмаса, отца Харста, дух леса призвал к себе раньше, чем следовало, – еще дед его говорил ему, впервые смотревшему на мир сквозь арбалетный прицел: зазнайство – путь к поражению. А Харст любил деда и слушался его. И когда глаза дряхлого старца остались открытыми навсегда, он сам выкопал для деда могилу у рощицы. И крест поставил – по обычаю, чтобы духи Стихий не отводили дедовских стрел от добычи на последней охоте.

Долго смеялись сельчане, когда одиннадцатилетний мальчуган, шмыгая носом, поправил вихры черных волос и взвалил на себя полупудовый арбалет. Все были уверены, что "охотничек" проголодается и вернется на следующий день.

Он не вернулся. Ни на следующий день, ни через неделю.

Харст возвратился в Роглак только через восемнадцать дней. Возвратился в новых сапогах, штанах, рубашке и куртке, потому что шкуру его первого снежного кота, добытую в Гареннских предгорьях, в городе оценили в полторы тысячи цехинов. Лес принял охотника и, как надеялся Харст, полюбил его.