А дальше – дальше протекли шесть по-юношески длинных лет, и смоли его волос и доброму сердцу покорилась самая красивая девушка Роглака, рыжеволосая Лансея. Отец ее не препятствовал браку: за бесшабашной улыбкой семнадцатилетнего охотника он видел не только то, что видели все – заново отстроенный дом и не переводящееся в нем мясо – но силу, которая дается только через суровые испытания судьбой.

Радовались и завидовали новой паре ровно пять лет, пока Лансею-младшую не забрал рак. Доктора, разумеется, не смогли помочь. Харст тогда ушел с женой в лес на четыре дня: оба не могли видеть соболезнующих лиц односельчан.

Вернулись ночью, неслышно вошли в дом. Огня не разжигали. Так и уснули, прижавшись друг к другу, в нетопленой избе. Об одном Харст молил богов в ту ночь – чтобы Лансея подарила ему второго ребенка.

Только, видно, плохо просил.

И главное, что усмотрели в этом люди наказание свыше за излишнюю удачу выскочки-охотника: мол, бессребреникам воздастся, а у богачей отнимется. А молве стрелой глотку не заткнешь. Ну что тут поделаешь – провинился перед небом Харст-охотник, вот и получил по заслугам.

Вот почему творился сейчас сумбур в голове зверобоя. Такое нашептал ему лес за эту ночь – и не слушать бы, да нельзя: хуже будет. Он не сомневался в том, что Риаленн сказала ему правду: никто не станет именовать себя ведьмой, не имея к этому веских причин. Ну и что? Разве плохо спасти человека, который никогда не причинял вреда ни людям, ни зверям? Великие боги, да вообще – разве плохо спасти человека? Тем более, что, насколько Харст понял из сбивчивого рассказа девушки, самоубийство она совершила из каких-то благих побуждений, которые показались стрелку столь неясными и запутанными, что он предпочел отмолчаться. Насчет Хранителей, Ухода и лесной болезни Харст тоже не понял ни слова, но на то они и ведьмы. Она вон тоже не с первого раза поймет искусство охоты, буде когда-нибудь захочет.

Лансея всего лишь чуть шире распахнула зеленые глаза, бывшие когда-то мечтой всех роглакских сорванцов, когда ее муж вошел в дом совсем не с такой добычей, какую обычно приносил с охоты. Только чуть быстрее забилось ее сердце – и тут же улеглось: руки Харста с прежним, если не с большим теплом обняли стан жены, а уж губы примкнули к губам явно с большей нежностью, чем обычно. Так люди не изменяют. Никогда. Харст, перестань. Стыдно перед гостьей.

Гостья – сама растерянность – стояла у двери и – Лансея поняла это обостренным до сверхъестественности женским чутьем – готовилась тихо и незаметно покинуть уютную берлогу, в которую ее затащил странный охотник Харст. Этому нужно было помешать, и ясные зеленые глаза Ланс встретились с синими озерами вопросительного взгляда Риаленн.

– Это Риаленн, – представил девушку голос Харста из-за плеча. – Она ведьма.

В отличие от Лансеи, Харст иногда не думал перед тем, как говорить.

Румянец залил щеки колдуньи: до сих пор в устах людей это слово звучало как самое мерзкое оскорбление. Она взялась за ручку двери.

– Не слушай его, – улыбнулась Ланс, и эта улыбка подействовала сильнее, чем слова: девушка отпустила резную рукоять, изображавшую горного быка на снежном холмике. – Хочешь есть?

Риаленн еле заметно мотнула головой, но Лансея знала, что отказываются от еды не так. Явно голодна, но стесняется. И, кажется, боится. Правильно, между прочим, делает: сегодня далеко не в каждом доме ведьму и на порог-то впустят, а уж накормить… Да, серьезные и странные дела творятся в доме Харста-охотника.

– Ри, – Лансея шагнула вперед, дотронулась до плеча ведьмачки, вздрогнула от непонятного холода. – Ри, послушай… Ты все равно гость в нашем доме. Вреда тебе здесь никто не причинит. Харст яд для стрел закупает у вашей братии, так что мы тебе не враги. Садись за стол, поешь: ты же только с мороза, ну, давай, скидывай шкуру… Надеюсь, под ней у тебя что-нибудь есть?

Последние слова Лансея произнесла с легкой улыбкой, но когда блестящий мех улегся на пол у ног Риаленн, она только широко раскрыла глаза: тонкое черное платье, перевязь из разорванной харстовой рубашки – наискось через грудь – и кровь, засохшая кровь на белом и черном…

– Такую и нашел, – с досадой произнес Харст, возившийся с котелками. – Вот ведь – ведьмаки… как ни уговаривал хоть куртку мою накинуть поверх шкуры – ни в какую… Я уж ей объяснял, мол, в глаза жене посмотреть не смогу – ага, как бы не так! Ланси, да ты на ноги ее посмотри! Она ж и от ботинок отказалась, говорит, не впервой. И рана, говорит, сама у нее заживет. Вот ведь – ведьмаки…

– Прошу к столу, – только и смогла произнести Лансея.

Риаленн не спала: кровать для нее была слишком мягкой, простыни – слишком чистыми. Как на иголках… Бледный свет ущербной луны рисовал на дощатом полу мокро-желтые квадраты застекленного окна. Тревога, страх… снова тревога. Отчаяние. Непонятно… Январская безоблачная ночь колючей варежкой прикрывает Роглак от пытливого взгляда скорой зари.

Хранительница неслышно встала с постели, прокралась к окну, стерла капельки влаги с холодного стекла – ночь засияла темнотой, рвущейся к земле из межсозвездий – Волопас, Два Медведя, Корчмарь… Небо, небо, что ж ты?.. Я ведь как лучше хотела…

Ветер налетел на Роглак, бросился грудью на острия крыш, завыл от боли – затрещали уголья в печи на кухне; Риаленн вдруг поняла, что ничего страшного не происходит. Ну, не принял лес ее жертву, так что с того? Значит, не время еще… И пока она успокаивала себя мудрыми, казалось бы, словами, внутри разгорался новый страх: если Страж велел ей жить, это еще не значит, что она должна была идти в человеческую деревню и, тем более, ночевать в человеческом доме. Правда, ни единая струнка не натянулась внутри колдуньи, когда Харст вывел ее из Карфальского леса, и все же…