— Джеймс! Я тут! Я вызвала парней!

Я врываюсь в помещение, в который ведет взрывной шнур; тут заложено несколько килограммов динамита у несущей стены в основании. Помещение с пустыми скелетообразными коробами от бывших зрительных трибун. Высокие окна пропускают достаточно света от луны и наших фонарей. На полу, где должна быть куча обломков, а под ними стонущий Джеймс, нет ничего. Я направляю луч на потолок — он цел.

Не поняла…

Разве я ошиблась? Как так?

Вдруг со стороны трибун идет шевеление. Я дергаюсь с криком и резко направляю свет фонарика. Я замираю, ибо это невозможно: там стоит девочка лет четырех и жмется к стальной опоре. Глазастая, в летнем платьице; она смотрит на меня и тоже испугана происходящим, как и я. Сердце подает неведомый мне материнский инстинкт. Что она здесь делает? Потерялась?

— Эй! Не бойся! Ты кто?

— Эмма.

Ее голос плаксивый, что у меня внутри всё скручивает от жалости.

— А я Китти. Эмма, что ты тут делаешь?

Я пытаюсь рассмотреть в темноте хоть что-то, найти рациональное объяснение происходящему. Но мозг отупел и не выдает ничего логичного.

— Живу…

Что? Я еще больше удивляюсь. Как сюда проскользнул ребенок? Она действительно здесь прячется? Как парни не могли не заметить бродяжку? Но она не выглядит бездомной… Разве что платье слишком прохладное.

— Тебе не холодно, Эмма?

Она кивает и сильнее прижимается к железной опоре, уйдя чуть больше в тень. Я, не раздумывая, расстегиваю комбинезон и стаскиваю с себя тонкую кофту, оставаясь лишь в одной нижней майке без бюстгальтера.

— На, надень! Ты согреешься!

Я протягиваю ей одежду, наблюдая, как она борется с желанием довериться. Чтобы успокоить себя и ее, начинаю тихо говорить, оглядывая целый потолок.

— Ты не слышала, как здесь мужчина упал? Грохот был сильный! Здесь должен быть пролом. Но его нет! Мой друг упал в дыру в поле. И повредил ноги.

— Здесь никого нет, кроме нас. — Девочка, наконец-то, подходит и забирает кофту, постоянно опасливо косясь в мою сторону. — Спасибо.

Когда она подходит, я теперь могу ее рассмотреть и поразиться насколько она маленькая, милая и чумазая. У нее большие глаза с длинными ресницами и темные волосы, забранные в лохматые косички. Сколько ей? На вид не дашь больше шести.

— Ты давно здесь? Как ты сюда пробралась? Здесь есть какой-то ход под зданием?

Девочка смотрит на меня, будто я говорю с ней на другом языке.

— Я пряталась от мамы. — Снова произносит она, готовая заплакать.

Ну, нет! Рыдающего ребенка я не вынесу! Поэтому я приседаю на корточки, чтобы наши глаза оказались на одном уровне, и ласково глажу по голове, убирая со лба выбившиеся волосы. Я вижу, как Эмма вздрагивает. Она по-настоящему замерзла. Как бы ей не заболеть!

— Мы найдем твою маму. Надо отсюда выйти! Погоди!

Я вытаскиваю снова рацию и снова пытаюсь вызвать Дауда.

— Китти! Ты где?

Обалдеть! Его голос звучит четко, без помех, будто мы говорим по телефону.

— Я в спортзале. Спускайтесь сюда! Здесь девочка! Я нашла ребенка.

— В спортзале никого нет!

— О чем ты? Я здесь с девочкой! Ты слышишь?

Я снова ощущаю этот жуткий страх, зарождающийся ледяным комом в солнечном сплетении. Девочка, как будто мое отражение, испуганно смотрит на меня и продолжает жаться, отогреваясь в моей кофте.

— Я в спортзале. Вы где?

Тишина в ответ. И я решаюсь на главный вопрос.

— Дауд? Это Дауд?

— Нет…

Я сглатываю слюну. В голове грохочет бессвязно взявшаяся мысль, как и все происходящее вокруг: я попала в ловушку, клетка закрылась. Осталось лишь узнать насколько плохо мое положение.

— Кто ты? Джеймс? Это ты?

— Да.

— Где ты?

— Я снаружи со всеми.

Я делаю вдох, как делают пловцы перед глубоким погружением, и Джеймс продолжает:

— Здание взорвалось.

— Что?

— Здание взорвано. Спортзала нет.

Я смотрю на девочку.

О такой дочке я мечтала всегда, только гнала эти мечты, как бесполезные и ненужные. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох…

— Я умерла?

— Да. Минуту назад. Пятнадцать задержек по 350 миллисекунд каждый взрыв. Как ты запланировала, здание аккуратно осыпалось, не подняв большого облака пыли. Будто ведро с песком высыпали.

Я чувствую, как слезы текут по щекам. Не о такой смерти я мечтала. Я вообще никогда не думала о ней. А тут…

— А Изабелла? Изи? Она тоже умерла? Там, в машине, когда шел дождь?

— Изи спит. Но она проснется, в отличие от тебя. Прости, не могу больше говорить… — И рация начинает шипеть помехами.

— Стой! Джеймс! Прием! Джеймс! Стой!

Красный огонек лампочки на рации снова зажигается:

— Да!

— А я?

— Ты тут. Пока тут! Пока не придут за вами.

— Кто? Кто должен прийти? — Я ору в рацию, ощущая липкий ужас своей беспомощности.