— Я обязательно позвоню тебе завтра. У меня есть кое-какие идеи насчет нашего времяпровождения, — подмигиваю ей и выхожу в подъезд, вызывая лифт.

— Стой, Марк! — вскрикивает Лиза. — Ключи-то забыл!

Пока она бросается на кухню за связкой, я тем временем захожу в кабину убитого лифта и жму кнопку «1».

–

На улицах незнакомого района пустынно и малолюдно. Я достаю сигарету, звоню в службу такси и слышу, что ждать мне минимум сорок минут. От нечего делать набираю номер мамы. Точно знаю, что она была сегодня у сестрицы и мне пиздец как интересно, не сбежала ли она из клиники?

После разговора с Антоном становится ясно, что послужило сильнейшим толчком в её срыве. Но как-то малоубедительно для того, чтобы гробить свою жизнь из-за несчастной любви.

После третьего гудка мать снимает трубку.

— Здравствуй, Марк.

— Привет. Как Валерия?

Мама протяжно вздыхает. Для нее тема младшей дочери всегда была под замком. Мать делала вид, или просто не хотела видеть, что с сестрой происходит какая-то хрень. Не обращала внимания на попойки дочери, лишь заботливо укладывала её в постель и накрывала пледом, а утром подавала таблетки от головной боли и помогала избавиться от похмелья.

— Плохо. Доктор сказал, что минимум на месяц затянется лечение, а в городе уже начинают ползти слухи, — шепчет мама.

Я слышу в трубке шорох и понимаю, что мама закрывается от отчима, чтобы тот не слышал её разговор. Сколько помню себя, отношения мамы и ее второго мужа были странными. Флегматичными, спокойными, отрешенными. Было полное ощущение того, что мать вышла замуж за отчима от чувства безысходности, родила общего ребенка, чтобы удержать его. А отцу, кроме политики и самого себя ничего не было нужно — ни семья, ни жена, ни собственная дочь.

— Я завтра заеду к ней, проведаю, — обещаю матери и понимаю, что об Антоне не скажу ей ни слова.

Для нее Антон Бобров всегда был примерным мальчиком, которого она ставила мне в пример. Отличник, спокойный и послушный сын своих родителей. На самом деле Бобёр засранец, каких свет не видывал, но маме об этом было знать не обязательно.

И я даже подумать не мог, что когда-нибудь наш друг детства станет любовником моей сестры.

Марк. Прошлое.

Спустя неделю после своей отсидки в комнате я решаюсь выйти. Специально выбираю удобный момент, когда никого из родных не будет дома и спускаюсь на первый этаж, чтобы набрать с собой гору еды. За этим занятием меня застает Валерка. Когда в руки не помещается батончик «Сникерса», она любезно вкладывает его в карман брюк.

— Спасибо, — сухо благодарю и направляюсь в сторону лестницы.

— Эй, постой…

— Чего тебе? — все еще стою спиной к сестре и не хочу встречаться с ней взглядом.

Вдруг диагноз «вонючий ублюдок» передается воздушно-капельным путем?

— Поговорить хотела… Марик… Ну Марк, не злись, а?

Я поворачиваюсь к ней лицом и закипаю от злости.

— Не злись? Лерка, ты полоумная! Я убийца, урод, кретин! А все из-за дурацких таблеток, которые дала мне ты!

— Да перестань, Марк — об этом никто никогда не узнает, — шепчет Валерка дрожащим голосом.

— А мне этого не надо! Главное, что я об этом никогда не забуду.

Ухожу в комнату, с силой захлопываю дверь ногой. Смотрю на себя в зеркало — с отросшей щетиной, красными глазами от недосыпа, и понимаю, что я качусь на дно. Мне хуево, да. Но отчего-то в этот самый момент я вспоминаю, что есть человек, которому гораздо хуже, чем мне. Девочка, которая по вине дебильного мажора лишилась родителей.

Тем же вечером выхожу из своего логова и направляюсь в кабинет к отчиму на первый этаж. Без стука переступаю порог, закрываю дубовую дверь на замок и сажусь напротив него в кресло.

Я прекрасно слышал, как мать умоляла его не сдавать единственного сына полиции, как просила дать мне шанс и пощадить. С кем не бывает, правда? В ответ отчим называл меня самыми гнусными словами, которые я вполне заслужил.

— Чего тебе? — спрашивает, всаживаясь в кожаное кресло и наполняя коньяком пузатый бокал.

— Поговорить хотел.

— Валяй, — выпивает залпом коричневую жидкость и немного морщится.

— Осталась девочка. У Соловьевых, — начинаю я и вижу, как пренебрежительно кривится лицо отчима. — Хотел узнать, что с ней будет?

— Что-что, либо родственники приютят, либо в детдом определят, — фыркает отчим. — Только не говори, что ты мучаешься угрызениями совести. Такие как ты… не умеют сочувствовать.

Пропускаю мимо ушей его наезды, потому что понимаю — он прав. Во мне нет ничего человеческого и никогда не было. Но ведь еще не поздно все исправить?