Я свободен, и никто не ждет меня.

«Как-то все слишком пафосно, блин», — подумал я, оглянувшись на Бога.

— А ты как думал! Пафос, Гламур и Дискурс — так зовут трех слонов, которые стоят на черепахе вашей Цивилизации и пытаются поддерживать хоть какой-то порядок во вверенных им пространствах, — подмигнул мне Бог.

— Шутите, Ваше Величество, — чуть грустно сказал я.

— Конечно, шучу. Ты же серьезно вообще жизнь воспринимать не можешь. Только когда ржешь. Правильно, смейся, не будь серьезным.

— Все, суд окончен, все свободны. До смерти, — сказал нам Бог, снова садясь на престол.

— А как же пулемет? — удивленно воскликнул я. — Там же народу сколько погибло! И что, без последствий?

— А! — Бог махнул рукой. — Списали, это же все понарошку.

— Что понарошку? — я ничего не понимал.

— Все понарошку: смерть понарошку, жизнь понарошку. Я вообще не всегда различаю, живые вы или мертвые. Приходится напрягаться. Мне-то все равно.

— А как же «Не убий»?

— Не будь занудой, — ответил Бог. — Умей вариативно толковать законы. Все, свободен! Ступай. А то выпросишь этих, люлей.

13

— Свободен, — повторил я, вставая от компьютера.

Я не стал удалять страницу, я даже ничего не стер. Я включил плей-лист, сделал музыку погромче и пошел на кухню.

Там воображение варило кофе. Кукла сидела на столе, болтала ногами и играла с Пендриком. Воображение добавило в кофе желток, мед и сахар и оглянулось на меня.

— Мне еще нужен ром или коньяк, — сказало оно.

Я вернулся в комнату и взял в баре «Капитана Моргана» и «Хеннесси».

— Выбирай, — поставил я бутылки на стол.

Воображение добавило в кофе из обеих.

— Ну вот, коктейль «Елена Глинская» готов.

Я пил кофе, слушал доносившийся из комнаты голос Игоря Григорьева, певшего про сны моей весны. Кукла со сколопендрой по очереди потягивали коктейль через соломинку.

— А неплохую вещь мы с тобой написали, — сказал я воображению.

— Пожалуй, нескучную, — согласилось оно, поставив пустой стакан, и спросило: — Ну, я пошло?

— Наверное, — пожал я плечами.

— Куклу заберу? — спросило оно.

— Она же воображаемая, — кивнул я.

Кукла соскочила со стола, подошла ко мне и, поднявшись на носочки, поцеловала в щеку.

— Воображение — это лучшее, что в тебе есть. А оставшееся унылое дерьмо может доставаться кому угодно. Прощай, — сказала она. — Пендрик, ты с нами?

Сколопендра сделала ножками неопределенный жест.

— Ну как хочешь, — и кукла взяла воображение за руку.

Я смотрел, как они уходили. Воображение оглянулось, кукла нет. Григорьев допел песню.

— Всё? — спросил Пендрик.

«Ну ни хрена себе! Заговорил! Ангел падший, блин», — удивился я и ответил:

— Нет. Еще эпилог будет.

Эпилог

Я опять сидел за карточным столом. Приятно снова увидеть зелень сукна, трепещущий свет свечей в тяжелых бронзовых подсвечниках, сверкание граней хрустального бокала.

С прошлой игры прошло почти полтора века. Я напряг память, пытаясь вспомнить, как она закончилась. Впрочем, к чему стараться? Любая игра заканчивается одинаково — смертью.

Взглянул на падающие передо мной карты, на столбики фишек. Ну, для начала неплохо. Обвел глазами сидящих за столом игроков. С прошлой игры их состав поменялся. Оказалось, что я кое-что помнил. Места моих родителей теперь заняли другие люди. Я постарался вглядеться в их лица. Они показались мне смутно знакомыми. Лица других игроков были в тени и плохо различимы. Место напротив меня пока оставалось пустым.

Карты перестали падать. Послышался удар гонга и голоc:

— Карты сданы, господа. Начинайте.

Я бросил фишку на стол и открыл первую карту.

В кресло напротив села она. Мы улыбнулись друг другу. Потом она нахмурилась и отвернулась.

— Ваша дама бита, — раздался голос крупье.

Она смотрела на своего соседа, тот улыбался, что-то шептал ей на ухо и лил красное вино в ее бокал.

В отчаянии я, не считая, швырнул горсть фишек и открыл следующую карту. Вокруг засмеялись, а мама вскрикнула.

— Опять суицид? — строго спросил голос.

***

Я опять, как обычно, лежал в коме. Ангел держал меня за руку, а мне казалось, что это мама…