Никита вернулся в лабораторию. Трудотерапия!.. Если б от неё проходила головная боль и исчезало похмелье, в России не было бы ни одного тунеядца. Люди работали бы по шестнадцать часов в сутки, и выпивали бы прямо за работой.

Эх, ещё бы пивка. Никита протёр глаза. Хотелось спать, и лаборатория виделась как в тумане. Глаза у него, наверное, красные, как у крыс из «зверинца». «В организме человека нет ничего, — поучал доктор Таволга, — что не могла бы испортить водка». Окунуться бы ещё в ведро, да вода уж больно грязная. Сколько же он вчера выпил?… Труповоз, несмотря на обмытые 60, выпить горазд. И подход к питию у него оригинальный: пьёт он, не как вообще люди пьющие, а редко, но метко. Другие по пивку да по двести грамм каждый день, а он раз пять в год напьётся, — но выпьёт цистерну водки. Труповоз, казалось Никите, выпил столько же бутылок, сколько он, Никита, рюмок. И если, думал Никита, мне так скверно, то каково же ему?

Как всё в жизни глупо! Неужели люди рождаются на свет только для этих разных глупостей: ходить 5 лет в ясли и детский сад, 11 лет в школу, 6 лет в университет, жениться, спать с женой, есть кашу, творог и суп, мыть полы в лабораториях, получать маленькую зарплату и пить водку. И стариться. Неизбежно стариться, с болезнями, камнями в почках, остеохондрозом, циррозом. А потом умереть, будучи перед смертью абсолютно уверенным, что точно так же, как ни интересовала никого твоя жизнь, ни огорчит никого и твоя смерть.

Что-то вчера болтал на эту тему труповоз.

«Куда больше людей волнует картошка в «ямке» или цены на берёзовые дрова, чем жизнь ближнего. Чистота в лаборатории некоторых людей заботит куда больше, чем… похмелье лаборанта. Дурацкое совдеповское дежурство! Доктор ещё бы комсомольские собрания ввёл! Линейки, Лихтенштейн его побери!.. Чем реже мочишь полы в этом доме под снос, тем дольше он простоит! Такие, как Таволга, в жизни ничего не могут добиться, а в науке мнят себя первопроходцами и начальниками. И норовят командовать. Зачем заставлять таскать воду из колонки и мыть полы, как не ради ощущения, что ты тут главный и самый умный? Изобретатель газа. Конопляного облака. А вот мы ещё поглядим, господа доктор и труповоз, кто тут у нас пусть не самый умный, но самый хитрый. Не слышали о горе от ума? А я вот вытащу со склада все контейнеры с образцами газа — и пущу на рынок. Найду какого-нибудь наркобарыгу — и отдам за полцены. За четверть цены. Пусть наваривается. Мне и четверти хватит. Куплю квартиру или, лучше, коттедж за городом. За городом Москвой! И ещё подумаю, взять с собой Светку, или послать её подальше… Чёрт, я, кажется, сплю. Я сплю стоя. Я опираюсь на швабру и сплю».

Никита посмотрел на часы. Десяти минут как не бывало. Ну и пёс швейцарский с этими минутами. Вот так бы и продремать весь день. С «лентяйкой», над ведром воды, в синем халате. Сладко мечтая о лучшей жизни. И тем слаще мечты, чем горше жизнь. Тем больше хочется пить, чем суше во рту. Дядька из миддл-класса, владелец компьютерной компании, воображает о собственной транснациональной корпорации, а уличному нищеброду подавай дворец с лакеями, обед из двенадцати блюд, принцессу в постель и полцарства в придачу.

После уборки ему торчать тут шесть часов, надевать скафандр, пускать газ, брать пробы воздуха, делать анализы и заполнять туфтой журнал!.. Шесть часов кряду в лаборатории, в жутком космонавтском скафандре, от которого плечи ломит! И завтра это же? И до пенсии это же?

Израильский бог, и как же доктор работает и в субботу, и воскресенье? Ему же лет — как труповозу, чуток поменьше. Не удивительно, что старик падает у порога. И улыбка его — мученическая. Какой уж там, к дьяволу филиппинскому, наркотический газ!

Доктор не умеет притворяться. Он улыбается, а мы-то знаем, что радоваться ему нечему. И не мог он придумать что-то половчее для доения Миннауки, чем двухэтажный сарай в столице деревень и зарплата, получая которую вспоминаешь о революции и хочешь быть беспощадным идейным бойцом товарища Свердлова?

А как могли в Москве клюнуть на докторскую утку о каком-то супергазе, служащем оболочкой для вируса и делающем не то мёртвых живыми, но то живых ещё живее, чем они были до того, как доктор попользовал их? Умом Россию не понять! Но ведь это наш, Тютчев, написал, а не какой-то там американец или немец!.. Написал — и, значит, вполне понимал её! Я, со шваброй, тоже её понимаю!.. И доктор, прицепившийся к федеральному бюджету, тоже вроде бы понимает. Как там у Тютчева дальше?… «В Россию можно только верить». Верно сказано. В Миннауки верят в Таволгу. И Таволга верит в то, что в Миннауки в него верят. И Горбачёву с перестройкой, и Ельцину с рынком и демократией, и Чубайсу с приватизацией, и Гайдару с шоковой терапией мы все верили. И они все верили в то, что народ в них верит. А до них были Сталин, Ленин, Николай Кровавый, Николай Палкин, Иван Грозный… Знать об этой русской вере, очень смахивающей на православную ортодоксию, использовать её — и есть понимать Россию умом. Вот что имел в виду Тютчев. Зашифровал, поэт гениальный!.. А он ведь, кажется, цензором по совместительству служил. Вот и закодировал своё послание.

С похмелья как-то гладко думается. Хоть бросай науку — и иди в журналисты. Или литераторы. Да кому они нынче нужны, литераторы?… Времена Тютчевых прошли. Безвозвратно. Кончились вместе с цензурой.

Никита зевнул.

Нет, доктор явно тут что-то своё создаёт — и втайне от Миннауки. Министерство не даёт ему денег — а он в отместку наркотический газ создаёт. То есть крыши Миннауки не будет… Вот доктор и возится, складирует контейнеры, не умея без крыши конопляный газ продать. Я б на его месте тоже побаивался. Могут и пристрелить. Или искалечить. А говорят, к старости очень уж жить хочется. Всякая чушь в голову лезет. А голова опять трещит. Пивка бы. Две, три банки. И спать. Прямо взял да упал бы на пол — и уснул. Не надо было соревноваться вчера с труповозом. Кто ж его, гиганта водочного, перепьёт? Пусть он и старикан. Такого питуха не перепьёшь. В него водку вливать всё равно что в глотку вон этому трупаку.

Вздохнув, Никита обмакнул швабру в ведро, поднял её, стал смотреть, как желтоватые в люминесцентном свете струи сбегают на истёртый линолеум.

А потом посмотрел на хирургический стол. На труп.

Глаза выковыряны. С чего бы, что за офтальмология? Серый. И простынёй не закрыт. Почему доктор не утащил его в холодильную? Это что, я должен делать?… А вот девчонка-то классная была. Не мог доктор второй её попользовать!.. Знал, что у меня с утра дежурство, что я пялиться на тело буду. Сам, наверное, труположец, некрофил старый, пялился. Любовь Михайловна-то не зря ревнует. Всё-таки они ненормальные, и он, и она. Газ, дежурства с тряпкой, глаза выковыряны. Доктор — псих. И без выходных и отгулов вкалывает. Что ему понедельник, что суббота и воскресенье — всё газу посвящает. А как только трупы из морга подвозят — так он днюет и ночует у хирургического стола. Он ведь уже лет десять в проекте отработал, где-то в Москве. Или пятнадцать. Говорят, Горбачёв на проект дал добро (чтобы развитой социализм во всём мире построить). То есть доктор чуть не всю жизнь никчёмным газом занимается. Маньяк. И ведь всё впустую. А ещё про других говорит, что они пусто, ненужно живут. Жить учит. Пить не надо, курить не надо. Учитель тоже нашёлся. Наркоман подвальный.