Статья такого содержания и блок следующих за ней норм уголовного права о «возможных совершиться проказах»: убийствах (ст. 3), причинении ран и побоев (ст. 4), различных тяжбах (ст. 5), ограблениях, разбоях (ст. 6), а также само их присутствие в Договоре о мире и любви и главенствующее положение в нем меняют его характер, придавая ему неожиданную репрессивную направленность, резко противоречащую его титулу.

Ее анализ начнем с «возможных совершиться злодеяний», а точнее, с непривычных для современной юридической лексики «проказ», выступающих главным объектом направленности договора. В ПВЛ это слово толкуется двояко: как злодеяние и как преступление. То, что каждое преступление – злодеяние, не подлежит сомнению, но не каждое злодеяние – преступление. Автор академической редакции ПВЛ Д.С. Лихачев, вероятно, следовал точке зрения А.Н. Филиппова, который применительно к эпохе Договора 911 года толковал «проказу» как преступление 95 . А по мнению другого автора – И.И. Срезневского – это слово в Договоре 911 года относилось только к ст. 3, где речь шла об убийствах. И тот, и другой не заметили, что в том же договоре слово «проказа» есть и в ст. 7, где речь идет о бедствии на море, в результате которого пострадала ладья с грузом. А Срезневский не учел и того, что это слово есть и в Договоре 945 г., где оно в ст. 14 означает преступление (злодеяние) вообще. Приведенные случаи свидетельствуют, что уже в ту эпоху слово «проказа» имело более широкий смысл, чем только «преступление», как это следует из академического издания ПВЛ в переводе Д.С. Лихачева.

И в ХIХ веке слово «проказа» в Договоре 911 года толковалось довольно широко, в частности, г. М. Барац понимал его как зло, вред, злодеяние, проступок, вина, спор, тяжба о причиненном вреде, козни, хитрость 96 . Тогда же В.И. Сергеевич, предприняв, как он выразился, «на основании подлинных выражений договора» собственный анализ значения этого слова в нем, писал, что «слово «проказа» на языке договоров имеет более широкий смысл, чем преступление вообще: оно может обозначать всякий имущественный ущерб, хотя бы он произошел и без участия воли человека, как например, крушение ладьи. Отсюда заключаем, что процессуальные доказательства, перечисленные в рассматриваемой статье 2, указаны не только для убийств, но для всяких дел;

они должны иметь место даже в гражданских спорах» 97 . В целом, можно сказать, что в ХIХ веке это слово вообще освободилось от понимания его как злодеяния и использовалось в значении озорной шутки, дурачества 98 .

Все «проказы», названные в Договоре 911 г., должны рассматриваться судом так, как это предписывала его ст. 2: на это указывает ее место в его структуре, а так же и ее текст, из которого следует, во-первых, что ею начинается вся его содержательная часть; во-вторых, она устанавливает общий и единый порядок рассмотрения судом всех приведенных в договоре «проказ», а в-третьих, называет «выбор» единой формой определения судом наказания («казни), в каждом случае соответствующего «согрешению» (не «преступлению», как указано в академической редакции ПВЛ).

Таким образом, ст. 2 охватывала все «согрешения», в том числе и частного характера. Это ст. 11 о возвращении в Русь челядина, украденного у хозяина или сбежавшего от него во время пребывания в Греческой земле; ст. 12 о том, как поступить с собственностью «служившего в Греческой земле у греческого царя» русского, умершего, не распорядившись своим имуществом». От ст. 13 сохранился лишь титул «о взимающих куплю Руси», явно сложенный из остатков титулов двух последних статей, причем, текст первой не сохранился, а второй – сохранился не полностью. Это ст. 14 «о различных ходящих во Греки и удолжающих», ошибочно толкуемая, как выдача преступников.

Присутствие в Договоре о мире и любви норм уголовного права Н. Карамзин объяснял «взаимными обидами и ссорами греков с россиянами в Константинополе» (выделено нами. – К.Р.), которые якобы и «заставили» его стороны включить статьи уголовных законов в мирный государственный договор». Карамзин явно не хотел говорить о «проказах» в форме тяжких злодеяний, совершаемых подданными Олега в этом городе.

Превратив их «во взаимные обиды и ссоры» с греками, он тем самым скрывал истинную ситуацию, создаваемую «ходящими в греки», для воздействия на которых и были включены в договор нормы уголовного права.

Как явствует из текста мнимого договора 907 г., его предметом выступали требования, якобы предъявленные Олегом к Византии предоставлять льготы его купцам в Царьграде, и выставленные в ответ на это Византией встречные правила их пребывания в нём. Первые если и могли быть заявлены Олегом, то только на волне победного куража, победных амбиций, но, как верно сказал В.И. Сергеевич, для этого Олег и его дружина «были слишком примитивны». И по нашему мнению, Олег еще не был готов, еще «не созрел» для того, чтобы требовать от Царьграда предоставления льгот «ходящей в греки» по торговым делам Руси. Они могли возникнуть позднее в ответ на репрессивные меры, предпринятые Византией против тех же «ходящих в Греки» в соответствии с нормами уголовного права, включенными в Договор 911 года. Пока же для этого не было оснований.

Так же пока и для византийской стороны не достиг всей своей остроты и вопрос о введении правил пребывания в ее столице «ходящей в греки» Руси по торговым делам. Для Византии это, как мы убедимся далее, произошло после 907 года. И проявилось оно в том, что с давних пор ежегодно появлявшиеся в ее столице «ходящие в Греки» торговые люди, и ранее нередко решавшие спорные вопросы с местным населением путем самоуправства, после 907 г. вообще стали вести себя как победители. На их обуздание и были направлены сначала основные нормы Договора 911 г., а много позднее они были дополнены включением в Договор 945 года «правилами», ограничившими их пребывание в Константинополе. Короче говоря, когда в 907 г. Олег со своим войском у его стен решал вопрос о получении выкупа с греков, ни о каком договоре о «льготах» для «ходящих в Греки» и о «правилах» защиты Византии от их самоуправства не могло быть речи: ни тот, ни другой предмет его «договоренности» еще не возникал. Хотя Византия была уже знакома с явлением, которое позже и стало причиной выработки правил пребывания подданных Киева в ее столице, а еще раньше заставило ее в срочном порядке принять неотложные меры воздействия на них, причем, кардинальными средствами и не в одностороннем порядке, а посредством согласованных обеими сторонами (будем считать так. – К.Р.) норм договора.

Наше знакомство с этими договорами включает и решение вопроса о том, как именовать киевских подданных, ходящих в Царьград с торговыми, т. е. мирными целями, чтобы отделить их от тех, кто появлялся в Царьграде, пусть и не часто, но военными походами, надолго оставляя о себе самые страшные воспоминания? С нашей точки зрения, для этой цели можно воспользоваться термином, которым они названы в ст. 14 Договора 911 г. – «ходящие в Греки». Это торговые и иные люди, подданные киевского князя, совершавшие длительные походы в столицу Византии большими торговыми караванами с целью продажи товаров на рынке её столицы. В категорию «ходящих в Греки» можно включить и желающих поступить на службу в армию или военный флот империи. Эти люди, практически только присоединившись в каком-либо полезном качестве к торговым караванам, могли преодолеть долгий, трудный и опасный путь в столицу Византии. Одолеть его в одиночку никто не рисковал.