После поражения в этой войне молодежь в Новгороде уже не будет, как прежде, и как в далеком, насыщенном всякими электронными и не только игрушками будущем, обмениваться «смс»-ми, в роли которых в городе выступали записки на бересте, разносимые местными аналогами курьерских служб. Исчезнут в Новгороде и многочисленные, процветающие службы знакомств в виде всяческих свах… Ведь, ханжеская мораль московского «домостроя», пышным цветом уже распускающаяся на Москве, с большим неодобрением смотрит на подобных свах… А, новгородцы, к тому же, еще и не прочь были поволочиться за симпатичной «юбкой» и также, как их «сотоварищи по несчастью» в далеком будущем получали за это от своих суженных-ряженных тяжелыми бытовыми предметами по загривку… хотя, конечно, случалось и наоборот. Вплоть до больших ветвистых рогов на голове у некоторых новгородских джентльменов. И замуж выходили, и женились в городе не только по родительскому велению, как в Московском царстве-государстве и во всей России почти до 20 века. И юмор у новгородцев 15 века был под стать юмору жителей Русской равнины начала 3-го тысячелетия, то бишь 21 века… Ну, может, дрались новгородцы несколько чаще, чем бывшие современники Дана — но без членовредительства. За членовредительство выкуп полагался, в зависимости от тяжести оного. Да, и дрались, потому что в спорах и конфликтах друг с другом на полицию не полагались, поскольку не существовало в Новгороде никакой полиции, было лишь некое подобие ее под названием биричи, приставы и мечники. Да, и новгородцы не являлись затюканными государством обывателями и проблемы привыкли решать самостоятельно, без помощи прокуроров, судей и прочих «законников». Сделал пакость — будь готов ответить! И никакой адвокат или взятка судье тебя не отмажет. А если пакостник здоровее тебя, можно позвать постоять за своего, соседей по улице, и это уже «дело святое» — постоять за своего… Правда, кулаками новгородцы часто пользовались, чтобы и оппоненту, при случае, доказать ошибочность его взглядов. Или попытаться доказать… В представлении Дана Новгород был исконно русским городом — не московским, а именно русским, таким, какими могли бы быть, вероятно, города Руси без монголо-татарского нашествия. При этом Новгород являлся не просто городом, а городской торговой республикой, во многом, схожей с городами Ганзы, но без их пунктуальной, расписанной до мелочей, жизни. Новгород скорее напоминал буйные республики солнечной Италии — Геную, Венецию и Флоренцию с их, не в пример, гораздо более свободными, чем на севере Европы, нравами. Быт и обычаи новгородцев совсем не походили на описанную в отечественных хрониках и сообщениях побывавших в восточной Европе «интуристов» жизнь населения Московского, а затем и Российского государства. Ничего общего с убогим, жестко регламентированным бытом московитов и России 17–18 веков, с бытом, где в доме на почетном месте всегда стояли «Жития святых». Менталитет новгородца 15 века был больше схож с менталитетом москвичей 20–21 века, чем с менталитетом жителей средневековой Москвы. И вхождение Новгорода в состав Московии стало жутким регрессом для новгородцев, повлияло не только на них, но и на всю дальнейшую историю России. Оно остановило развитие города на 500 лет, а во многом и отбросило назад. Иначе говоря, уже в 15 веке новгородские обыватели были во многом такими, какими их уцелевшие потомки снова стали лишь в 20… Вместе со всей остальной Россией.

Дана, даже жуть взяла, когда он осознал сей факт — 4 сотни выброшенных на помойку, вычеркнутых, бесполезно прожитых лет, десятки тысяч бессмысленных, списанных в утиль людских жизней. Кто ответит — сколько возможностей потеряла Россия, Русь за это время? Потеряла в лице уничтоженной новгородской республики..?

— Ну, а о Новгороде-то, что видел? — спросила боярыня. Марфа Борецкая была спокойна и безмятежна, словно слова Дана о ее собственной смерти никак ее не задели и, словно, ей уже не в первый раз пророчили злую судьбу и смерть близких. Кровь прилила к лицу Дана.

— Все же, боярыню зацепило, — понял он, — коль спрашивает… Она готова выслушать меня. Значит, выслушают и остальные! — И, стараясь, чтобы никто не заметил, как он волнуется, Дан начал: — Я видел, как московское войско следующим летом…

Дан рассказал все, что знал из учебников истории о грядущей, следующим летом, войне с московским князем Иваном III. О поражении новгородских войск в этой войне и о причинах этого поражения. Он старательно, даже слишком старательно, по пунктам, вспомнил все минусы новгородской армии в этой войне — несогласованность действий отдельных отрядов; бестолковость командиров этих отрядов; предательство вновь избранного — на выборах, которые, пока еще только должны были состояться осенью этого, 6978 от сотворения мира или 1470 по григорианскому календарю, года — новгородского архиепископа Феофила; устаревшую военную тактику Новгорода и неспособность новгородцев противостоять татарским лучникам. А также то, какие последствия это имело для Новгорода и, что Дан особенно подчеркнул — для бояр новгородских, а, заодно, и для того же, предавшего интересы Новгорода и, несмотря на промосковскую позицию, все равно заточенного Иваном III в монастырь вновь избранного будущего новгородского владыки Феофила. Кроме того, Дан рассказал, во что Новгород, в конце концов, превратится, не забыв со всеми подробностями расписать ту кровавую баню, которую устроил уже не в Господине Великом Новгороде, а просто в Новгороде следующий московский князь, Иван IV, по прозвищу Грозный. Отдельно Дан упомянул опричников московского князя, подвешивавших новгородских житьих людей и купцов гроздьями на деревьях и смазывавших их горючим составом, чтобы затем поджечь. А после привязывавших на длинной веревке их трупы к саням и волокущих через весь город к Волхову, чтобы там спустить под лед. Женщин же и детей новугородских просто связывавших и сбрасывавших с Волховского моста, заталкивая, потом, под лед палками… Дан специально рассказывал так, чтобы давило на психику новгородцев, вряд ли привыкших к подобному изложению, рассказывал так, как в 21 веке звучали полицейские отчеты — монотонно и сухо, но не упуская ни единой мелочи. Дана слушали молча, только один раз Дмитрий-посадник дернулся было задать вопрос, но боярыня остановила его и посадник не стал мешать. Однако, когда Дан закончил, Дмитрий-посадник первым глубоко вздохнул и с шумом выпустил воздух из легких. Через минуту подал голос и тысяцкий.

— Сочинил ты нам… тут, — хрипло уронил он.

Несмотря на весь тысяцкого военный вид, Дану было жаль его. Хоть и был Василий, выражаясь языком 21 века, по должности солдафоном, и смерть, скорее всего, повидал в разных ипостасях, но описанные Даном изощренные пытки его шокировали. Тысяцкий явно не понимал — зачем? Зачем мучить просто так невинных людей? Он, все же, был сыном республики, и бессмысленная восточная жестокость московского деспота претила ему, не воспринималась им. И этим тысяцкий нравился Дану. В нем чувствовался мужчина, настоящий мужчина, неспособный губить людей ради чьей-то садистской прихоти…

Василий повернулся к боярыне и посаднику Дмитрию и сухо произнес: — Он не лжет. Такое придумать невозможно!

Дан смотрел на Марфу Посадницу. Его речь в первую очередь была предназначена ей. Она была главной в этой троице. И она же, насколько Дан знал по истории, была главным врагом Москвы в противостоянии Москвы и Новгорода. Именно боярыня Борецкая, как было сказано в старом, допотопном учебнике истории уже несуществующего государства СССР, попавшемуся как-то Дану на глаза, мешала Москве и Ивану III «объединить русские земли», и именно она называлась главным сепаратистом в истории России. Хотя, Дан так и не понял, почему Марфа Посадница из Господина Великого Новгорода являлась сепаратисткой, а князья русских земель, объединившихся в Великое княжество Литовское, таковыми не являлись? Или историки в будущем о чем-то умолчали и земли будущей Белоруссии не были русскими? Или, все-таки, земли Северо-Восточной Руси не были русскими..? Тогда еще не были?

Боярыня, похоже, тоже не сомневалась, что Дан говорит правду и сидела ссутулившись, словно все беды Новгорода и новгородской земли, о которых напророчил Дан, уже навалились на ее плечи. И давили ее тяжким грузом. Наконец, опомнившись, она выпрямилась и крикнула: — Онфимий!

В горницу, с небольшой задержкой, снова вошел давешний прихрамывающий белесый бородач.

— Онфимий, — чуть хрипло произнесла Борецкая, — принеси нам кваса. Березового, — уточнила она, — на четверых… — Бородач метнул взгляд на Дана, развернулся и молча вышел. И только тогда Марфа Посадница посмотрела на Дана.

— Ты говорил слишком складно и слишком страшно. Ты хороший рассказчик… Особенно, если взглянуть на Дмитрия и Василия, — спустя секунду, добавила она.

Дан непроизвольно уставился глазами на посадника и тысяцкого. Тысяцкий сосредоточенно уставился в какую-то точку и, положив на стол свои длинные руки, ничего не слыша, периодически то сжимал, то разжимал огромные кулаки. Посадник же опустил голову и, как мать, поник плечами, словно держа на себе, также, как и она, весь груз будущих бед Новгорода.

В дверь горницы осторожно стукнули.

— Зайди! — крикнула боярыня, и в дверях опять возник белоглазый Онфимий. Онфимий держал в руках четыре наполненные большие, сделанные из глины, кружки. Кружки Онфимий поставил на стол.

— Пей! — сказала боярыня и подвинула одну кружку к Дану. Чуть-чуть кисловатый и немножко резкий запах шибанул Дану в нос. Дан давно уже хотел пить, и в два здоровенных глотка он осушил кружку-канопку. Все, кто находился в помещении, тоже приложились к кружкам.