— Ты снова лишком много думаешь, Овечка.

— Так прекрати требовать всякую ерунду, — огрызаюсь я, не без удовольствия любуясь на два алых полумесяца у него на шее. Моя отметка. Может быть, на нем все сойдет за минуты, но пока буду верить, что точно так же, как я ношу дурацкий ошейник, Локи носит след моей собственности.

Он прижимается ко мне бедрами: твердость под штанами выразительно давит на ягодицы, и я непроизвольно жмурюсь от острой необходимости почувствовать его голой кожей.

— Как насчет свалить еще пару полок, Александра?

— Только пару? Почему не все?

Мне нравится его хриплый приглушенный смех.

Нет, я люблю этот смех.

Мне нравится, как утроена ее голова. В особенности, даже если это звучит как ахинея, я просто охуеваю от гармони хаоса ее мыслей. Сейчас она думает о том, что хочет мой член, а через мгновение упивается моим смехом, который мне самому кажется близким к лошадиному ржанию. Но что это, как не субъективная оценка влюбленной женины? Хорошо, что Овечка ни черта не научилась закрывать свои мысли, и вся передо мной. Абсолютно обнаженная в каждой потребности и без всякого ханжеского «я не должна, у нас не любовь!»

Я не знаю, что у нас. И не хочу пока об этом думать, потому что все это станет понятно только после того, как я отыщу лазейку и украду у отца ее душу. Заберу этот свет и тепло, и крышесносную улыбку, и очки, как у ботаника, но не позволю ни единому волосу упасть с ее головы. А потом, когда моему Бермудскому треугольнику ничего не будет угрожать, попробую разобраться в том, не принимаю ли я жалость за другое чувство.

Нехотя, вынимаю пальцы из ее джинсов и одной рукой, кажется, довольно грубо, стаскиваю с Александры джинсы вместе с трусиками. Блядь, горошек! Цветной горошек на белом хлопке. Я не мог бы возбудиться больше при всем желании — абсолютно уверен. И все мое недовольство тем, что Александра не носит мои подарки — полная чушь.

Ее задница прямо передо мной: сливочная кожа, упругая, как персик. Не могу удержаться — провожу пальцем по ложбинке между «дольками», и Овечка дрожит, покрываясь мурашками. Елозит руками по книжным рядам — и пара томов все-таки с грохотом летят вниз. Благо, мне на голову. Не в первый раз, даже почти смешно. Хорошо бы немного отрезвило, но перед глазами просто жгучая пелена, за которой есть только Александра: ее разгоряченная кожа, от которой растекается адский жар, ее запах, на хрен вышибающий мне мозги. Ее слабые попытки выиграть немного независимости, которые я тут же пресекаю, снова и снова выразительно сдавливая руки над головой. Ее спина напряжена — я чувствую это даже сквозь одежду. Разорвал бы все к сраной матери зубами, до следов на лопатках, но это будет слишком немилосердно для ее второго раза.

— Расставь шире ноги, — с нажимом, чтобы даже не думала отказать, говорю я.

Малышка послушно разводит ножки, насколько это позволяют висящие на коленях джинсы. Есть что-то невыносимо сексуальное в том, как Овечка подчиняется и не подчиняется одновременно. С одной стороны — беспрекословно делает все, что я скажу, с другой — все ее мысли о том, что она делает это не ради покорности, а ради собственного удовольствия.

В итоге я снова прихожу к мысли, что это она меня трахает, а не я ее.

Расстегиваю свои брюки, откидываю ремень по обе стороны и практически со стоном провожу вверх и вниз по получившему свободу члену. Овечка мычит, брыкается — и я успокаиваю ее, в одно движение прижимаясь своим стояком к ложбинке у нее между ягодицами. Делаю пару тяжелый грубых толчков и заново распаляюсь от вида темной налитой кожи в контрасте с ее белой задницей. Когда-нибудь, когда разберусь с кавардаком наших судеб, я обязательно посвящу ее в радости анального секса.

— Ты больной, — незамедлительно огрызается она, напоминая, что не только мне доступны лабиринты ее разума, но и ей — мои.

— Я просто… разносторонний, — усмехаюсь, несильно щипая ее за ягодицу.

— За что? — скалится Овечка и пытается вывернуться, но на этот раз я хватаю ее за бедро.

— Вырубай голову, Александра, и не делай глупых выводов о том, чего не знаешь и не пробовала.

Она сопротивляется, выписывая задницей восьмерки, но все равно до безумия меня хочет. Именно меня и именно вот так: между полками, там, где нас ничего не стоит найти.

— Локи… — почти стонет от предвкушения.

Я должен быть аккуратнее, нежнее и сдержаннее, но вместо этого дергаю ее задницу к себе навстречу, вынуждая Овечку приподняться на носочки. Ее покорность оглушает, ее пошлые мыслишки растворят терпение без следа.

Одно движение: прикасаюсь к ее раскрытым, как бутон, половым губам, даю себе стать хоть немного влажным от ее желания, и просто сразу — до конца, весь, целиком, до тяжелого удара, от которого Александра дрожит взведённой тетивой.

Книги валятся нам на голову, словно град.

По фигу — выхожу и снова засаживаю ей до самого паха, до толчка бедрами в ягодицы. От которого сносит башку. Овечка запрокидывает голову, ищет мой поцелуй.

— Кричи, Александра, пока я, сука, не оглохну.