Пьянов выразил сомнение, и Пугачев на этот раз не считал нужным убеждать его. Он переменил разговор и пошел прямо к заветной цели.

– Каково живется казакам? – спросил Пугачев.

– Худо, – отвечал Пьянов, – мы разорены от старшин, и все наши привилегии нарушены.

– Как не стыдно вам терпеть такое притеснение в привилегиях?

– Что делать, видно, так тому и быть.

– Так не лучше ли вам выйти со мной с Яика в турецкую область на реку Лабу?

– Наши казаки все будут рады идти с вами, да только как же мы пройдем татарские орды?

– Орда, которая здесь кочует, нам рада будет, она нас встретит и проводит.

– С чем же нам бежать, мы все люди бедные.

– На выход я вам дам на каждую семью по двенадцать рублей.

– Где ты деньги-то возьмешь? И что ты подлинно за человек? – спросил Пьянов.

– Я купец, заграничный торговый человек. У меня на границе оставлено двести тысяч рублей, да на семьдесят тысяч рублей товару, из которого я, если Яицкое войско согласится со мной бежать, то и коштовать его буду. А по приходе на границу встретит нас всех с радостью турецкий паша, и если придет нужда войску на проход, то паша даст еще хотя до пяти миллионов.

Пьянов с удивлением выслушал все обещания Пугачева и не верил его словам.

– Статочное ли все это дело, – говорил он в недоумении, – ведь таких больших денег ни у кого не может быть, кроме государя.

Замечание это магически подействовало на Пугачева; он увлекся и перешел за черту, с которой возврата уже не было…

– Я ведь не купец, – говорил с жаром Пугачев, – я государь Петр Федорович; я-то и был в Царицыне, да Бог меня и добрые люди сохранили, а вместо меня засекли караульного солдата.

Пьянов был озадачен; он не знал, верить ли своим ушам или не верить.

– Как тебя Бог сохранил, – спрашивал он, – и где ты так долго странствовал?

– Пришла гвардия и взяла меня под караул, да капитал Маслов отпустил. Я ходил в Польше, Цареграде, был в Египте, а оттуда пришел к вам на Яик.

– Хорошо, государь, – сказал Пьянов, – я поговорю со стариками и что они скажут, то я и вам скажу.

Итак, вот при каких обстоятельствах Пугачев неожиданно для самого себя принял имя Петра III [243] .

Высказавшись Пьянову, Пугачев струсил и, желая узнать, какое впечатление произведет его мнимое признание на казаков, стал ежедневно посещать базар, чтобы прислушаться к народному говору, но не слышал там никаких рассказов, кроме жалоб казаков на их тяжелое положение. Спустя несколько дней на том же базаре он встретился с Пьяновым, возвращавшимся домой.

– О вашем величестве, – говорил Пьянов, – что вы за нас, бедных, вступиться намерены и хотите провесть на Кубань, я сказывал казакам Черепанову, Коновалову и Антонову. Они рады с вами идти, да только сказали, что это дело великое, так надо со всеми казаками об этом поговорить тогда, когда они соберутся вместе на багренье.

– Ну хорошо, – отвечал ободрившийся Пугачев, – но только ты до времени об этом никому не сказывай.

Прожив неделю в Яицком городке и накупив рыбы, Пугачев и Филиппов поехали обратно в Мечетную [244] . По дороге Семен Филиппов, имея более тяжелые возы, отстал, а Пугачев, воспользовавшись этим, уехал вперед один и приехал на Таловый умет.

– А Семен разве от тебя отстал? – спросил Оболяев, увидя Пугачева.

– Старый черт, – отвечал он, – наклал тяжелые возы рыбой, так лошади у него устали, а мне ведь не дожидаться.

– У кого ты был на Яике; говорил ли ты с кем, что хочешь провести на Кубань, и согласны ли казаки?

– Я довольно по городу погулял и весь обряд казаков видел. Жил я у казака Пьянова в доме, обо всем, о чем я говорил с тобой и с Закладновыми, сказывал как ему, так и другим казакам. Идти на Кубань они согласны, только положили на совете, чтобы мне приехать на Яик о Рождестве, когда соберутся все казаки на багренье.

Переночевав на умете и видевшись с казаком Григорием Закладновым, приезжавшим на умет за покупкой хлеба, Пугачев отправился далее.

– Я теперь поеду в Мечетную, – говорил он Оболяеву и Закладнову, – и оттуда назад скоро буду, ожидайте.

Между тем Филиппов, оставшись один и размышляя по дороге о всем происшедшем в городке, струсил. Опасаясь попасть в соучастники Пугачева и в число лиц, подговаривавших казаков к побегу, Филиппов по приезде в Мечетную тотчас же отправился к смотрителю Федоту Фаддееву и сотскому Протопопову и рассказал им все то, что от Пугачева слышал. Узнав, что Пугачева нет в Мечетной и что он вместе с Косовым поехал в Малыковку, Фаддеев отправил туда сотского Протопопова с несколькими человеками, которые арестовали Пугачева и представили к Малыковским управительским делам [245] . Пугачев признался, что он беглый донской казак Зимовейской станицы, что действительно «смейчись и пьяный» советовал казакам бежать на Лабу, но безо всякого дальнего намерения, что, возвратившись с Лика, он сам приехал в Малыковку, чтоб явиться для определения к жительству на реке Иргизе в Симбирскую провинциальную канцелярию, но не мог и того сделать потому, что был арестован. Канцелярия дворцовых управительских дел не поверила этим словам, освидетельствовала Пугачева, заметила на теле его знаки как бы от кнута и потому, признав его подозрительным, 19 декабря 1772 года отправила в Симбирскую провинциальную канцелярию [246] . По дороге Пугачев пытался было подговорить своих конвойных отпустить его, сказав ложно, что у старца Филарета оставлены его деньги, которые он обещал конвойным, но попытка эта не удалась, и он, скованный, был привезен в Симбирск [247] . Отсюда Пугачева отправили в Казань, и 4 января 1773 года он был принят в Казанской губернской канцелярии. Губернатор, генерал-поручик фон Брандт, приказал содержать его под крепким караулом, «освидетельствовать и допросить, чем он был наказан, кнутом или плетьми, и о причине его побега в Польшу».